Так они и стояли, не произнося ни слова. Ласковое тепло, которым они согревали друг друга, изгоняло последние остатки страха. Страх и любовь неотделимы, Открыв душу для любви, становишься уязвим, уязвимому же всегда страшно. Любовь к Джулии наполнила жизнь Бобби смыслом, и теперь он боялся: если, не дай бог, с Джулией что-то случится, то и сама жизнь окажется бессмысленной и ненужной.
Не разжимая рук, Бобби слегка отодвинулся и внимательно посмотрел в лицо жены. Следов крови не осталось. Ссадина на лбу уже затянулась тонкой желтой корочкой. Однако о ночных злоключениях напоминала не только ссадина. Смуглое лицо Джулии никогда не бледнело, но в минуты тревоги ее кожа цвета корицы со сливками приобретала явственный серый оттенок. Именно этот оттенок, вызывавший в памяти мраморные надгробия, лежал на ее лице сейчас.
- Ну чего ты? Все обошлось, - успокоил он жену.
- У меня этот кошмар и сейчас в глазах стоит. Я еще долго в себя не приду.
- Да после таких приключений об агентстве "Дакота и Дакота" будут ходить легенды!
- Не хочу я быть никакой легендой. Легенды - мертвечина.
- Ну а мы станем живой легендой. От клиентов не будет отбоя. Чем лучше пойдет дело, тем скорее толкнем агентство, а там и Мечта в кармане, - он нежно поцеловал ее в уголки губ. - Ладно. Надо позвонить в лавочку и надиктовать Клинту на автоответчик дальнейшие указания.
- Да, позвони. А то ведь только завалимся спать - начнутся звонки.
Бобби еще раз поцеловал ее и подошел к телефону, висевшему возле холодильника. Набирая номер, он слышал, как Джулия идет по коридору, ведущему в комнату для стирки. Едва за ней закрылась дверь туалета, в трубке послышался голос:
- Вас приветствует агентство "Дакота и Дакота". В настоящее время никого...
Помощник Бобба и Джулии, Клинт Карагиозис, получил имя в честь киноактера Клинта Иствуда: его родители, греки, поселившиеся в Соединенных Штатах, сделались поклонниками Иствуда сразу после его первого появления на телеэкране. Клинт Карагиозис был неоценимым сотрудником: ему можно было доверить любое дело. Бобби по телефону в двух словах описал события в "Декодайне" и рассказал, как действовать дальше.
Повесив трубку, он пошел в общую комнату, включил проигрыватель и поставил компакт-диск Бенни Гудмена. Грянул "Стомп Кинга Портера". При первых же звуках мертвая комната ожила.
В кухне Бобби достал из холодильника банку эггнога <Напиток из вина, рома или коньяка со взбитыми желтками, сахаром и сливками.> и два стакана. Эту банку он купил еще две недели назад к Новому году - они тогда встречали его вдвоем, по-семейному. Но банка с тех пор так и стояла в холодильнике неоткрытая. Бобби налил оба стакана до половины.
Он слышал, как Джулию в туалете тошнит. Хотя она уже часов десять ничего не ела, сейчас ее прямо выворачивало наизнанку. Долго же она крепилась: Бобби всю ночь боялся, что на нее вот-вот накатит приступ рвоты.
Из бара в обшей комнате он достал бутылку белого рома, щедро разбавил эггног и осторожно размешал ложечкой. За этим занятием его застала Джулия. Лицо у нее было совсем серое.
- Нет-нет, не нужно. Я пить не буду, - запротестовала она.
- Я лучше знаю, что тебе нужно." Я экстрасенс.
Угадал же я, что тебя после наших ночных приключений блевать потянет. Вот теперь и слушайся меня. Бобби подошел к мойке и сполоснул ложку.
- Нет, правда, Бобби, я не могу, - упиралась Джулия. Даже музыка Гудмена не помогла ей встряхнуться.
- Желудок успокоится. К тому же если ты сейчас не выпьешь, то потом не уснешь, - он взял Джулию за руку и повел ее в общую комнату. - Так и будешь ворочаться и терзаться из-за меня, из-за Томаса, - Томасом звали брата Джулии, - из-за всех на свете.
Они опустились на диван. Люстру Бобби не зажег.
В комнату падал только свет из кухни.
Джулия подобрала под себя ноги и, повернувшись к Бобби, попивала эггног. Глаза ее сияли мягким отраженным светом.
Комнату заливали звуки одной из самых пленительных песен Гудмена - "Твое нежное письмо". Пела Луиза Тобин.
Бобби и Джулия слушали. Наконец Джулия прервала молчание:
- Бобби, ты не думай, я сильная.
- Я знаю.
- Это только кажется, будто я надорвалась.
- Я так и понял.
- Меня мутит не из-за стрельбы, не из-за того типа, которого я сшибла "Тойотой". Даже не от мысли, что я чуть тебя не лишилась...
- Знаю, знаю. Все из-за того, как ты обошлась с Расмуссеном.
- Этот крысенок, конечно, мразь первостатейная, но даже с ним нельзя так поступать. Я совершила гнусность.
- А что тебе оставалось? Нам позарез надо было выяснить, на кого он работает. Иначе мы не раскрыли бы дело.
Джулия сделала еще глоток и уставилась в стакан, словно надеялась обнаружить в белой жидкости ответ на мучивший ее вопрос.
Вслед за Луизой Тобин вступил Зигги Элман: сладострастное соло трубы. Потом - кларнет Гудмена. Нежные звуки превратили безликое стандартное жилище в самый романтический уголок на земле.
- Сегодняшняя выходка с Расмуссеном.., это только ради Мечты, - продолжала Джулия. - Ведь "Декодайну" же важно узнать, кто подослал Расмуссена. И все-таки одно дело - пристрелить противника в честном бою, и совсем другое вот так, подло, припереть к стенке.
Бобби положил руку ей на колено. Колени у нее загляденье. Бобби не переставал удивляться, откуда в этой изящной, хрупкой женщине такая сила, воля, выносливость.
- Оставь, - убеждал Бобби. - Если бы ты не взяла Расмуссена за жабры, то пришлось бы мне.
- Нет, Бобби, ты бы так не поступил. Ты вспыльчивый, хитрый, решительный, но есть черта, которую ты никогда не позволишь себе переступить. А то, что я сегодня совершила, - это уже за чертой. И не надо меня утешать пустой болтовней.
- Ты права, - признался Бобби. - У меня бы рука не поднялась. Но я тебя не осуждаю. "Декодайн" - золотое дно. Завали мы это дело, у нас из-под носа ушел бы солидный куш.
- Неужели ради Мечты мы способны на все?
- Конечно, нет. Мы же ни за что не станем пытать детишек раскаленными ножами, или сталкивать с лестницы ни в чем не повинных бабулек, или насмерть забивать новорожденных щенят стальными прутьями. По крайней мере без достаточных на то оснований.
Джулия рассмеялась, но как-то невесело.
- Послушай, - сказал Бобби, - ты ведь на самом деле добрая душа. И то, что ты крепко прижала Расмуссена, - это вовсе не от жестокости.
- Твоими бы устами да мед пить.
- Ну, мед не мед, а выпить еще вот этой штуки тебе бы не помешало.
- Да ты знаешь, сколько в ней калорий? Я же буду толстая, как носорожиха.
- А что? Носороги такие симпатяги. - Бобби взял у нее стакан и вышел на кухню наполнить его. - Я носорожиков люблю.
- Что, и в постель бы с носорожихой лег?
- Непременно. Любимого тела должно быть много.
- Она тебя раздавит.
- Ну уж нет. В постели с носорожихой мое место сверху.
Глава 13
Золт искал себе жертву. Стоя в темной гостиной незнакомого дома, он дрожал от нетерпения. Кровь.
Ему нужна кровь.
Золт искал себе жертву. Он знал: мать осудила бы его, но голод заглушал укоры совести;
Его настоящее имя было Джеймс, однако мать - эта нежная, беззаветно любящая его женщина, сущий ангел - неизменно называла его "золотко". Не Джеймс, не Джимми, а "золотко", "золотце мое". К шести годам это прозвище закрепилось за ним окончательно, хотя и в несколько сокращенном виде. Сейчас ему уже двадцать девять, но он по-прежнему откликается только на это имя.
Многие считают убийство грехом. Золт думал иначе. Есть люди, от рождения питающие пристрастие к крови. Такими создал их Господь, дабы они истребляли неугодных Ему. Таков неисповедимый замысел Божий.
Грешно убивать лишь тех, кого Всевышний и мать не предназначили тебе в жертву. Именно этот грех и собирался совершить Золт. Он испытывал мучительный стыд, но совладать с собой был не в силах.