Зигрид равнодушно кивнула. Но потом услышала какой-то необычный звук электробритвы и, оглянувшись, увидела только что проделанную прямую бледную полосу в черной бороде, которую она так ненавидела. Словно в их жизни начинался новый этап.
— Ханс, — сказала она, — ты уж не надрывайся особенно, ладно?
А это означало: ты ведь в принципе хороший парень, Ханс.
В первую пору брака она завидовала Эрике. Как бы то ни было, Реймар был уже старшим врачом, когда та с ним познакомилась, а вскоре стал заместителем главного врача. А потом, на следующий год или через год, он с помощью предоставленного тестем кредита открыл собственную практику и начал удалять богатым предпринимателям желудочные опухоли. Однако в финансовом плане дела «Реймаров», как она их всегда называла, тоже обстояли далеко не лучшим образом. Папа́ подбрасывал, правда, Реймарам время от времени кое-какие суммы, так как ничего не имел против самого Реймара. Но Эрика ведь и претензии предъявляла значительно большие, нежели она сама, а кроме того, на них ведь распространялось известное правило: больше доходы — больше и расходы, и на их примере это было видно особенно хорошо. В любом случае Эрика, как бы красиво она ни была одета и даже несмотря на «Фиат-1800», который они недавно приобрели, двадцать пятого числа каждого месяца точно так же сидела без единого пфеннига, как и она сама.
Зигрид умыла лицо, вытерлась, потом достала из шкафа пуловер, который не надевала уже больше года. Уж если Ханс-Пауль сбрил бороду, то и она не отстанет. Пусть и в самом деле в их доме будет хоть какая-то перемена, подумала она.
Она уже сделала детям бутерброды, когда Ханс-Пауль вышел к столу. Он казался каким-то чужим и выглядел мертвенно-бледным. Наверное, просто непривычно видеть его без бороды, подумала она.
— У папа́ был вчера тяжелый день, — сказал он, разбивая яйцо. — Недоварено. — Он укоризненно посмотрел на нее. — Ты же знаешь, я этого не люблю.
— Извини, — пробормотала она.
Надо же, как назло, именно сегодня. Теперь он из протеста отдаст яйцо Петеру, хотя прекрасно знает, что она тревожится, когда дети едят слишком много яиц. Но сегодня, казалось, он слишком был погружен в мысли о папа́.
— Матильда ничего не сможет сделать, случись что-нибудь, а его дражайшая путешествует.
Свою новообретенную тещу Ханс-Пауль называл обычно не иначе, как «дражайшая». Впрочем, в разговоре он обращался к ней просто по имени, в конце концов она была старше его всего на два года и к тому же никогда не зарабатывала на жизнь самостоятельно, в то время как он хотя бы предпринимал подобные попытки.
— Это немыслимо, что она себе позволяет, Зигрид. Ты не можешь этого отрицать. Представь, ты выходишь замуж за мужчину на сорок лет старше, выходишь явно ради наследства, так ты будешь за ним по крайней мере ухаживать, верно?
Медленно, без аппетита, он ковырялся в яйце.
— Иногда это выглядит так, Словно она сознательно решила отравить ему последние радости жизни.
То была обычная тема утренних бесед за завтраком. Зигрид эту болтовню ненавидела, привычное злословие по адресу Сандры Робертс все равно ничего не могло изменить в их жизни. Дочери Риха Робертса, скорее из внутреннего противоречия, заняли со временем более лояльную позицию по отношению к приемной матери, подвергавшейся постоянным и массированным атакам их мужей. Вот почему Зигрид промолчала.
— Какая же она все-таки дрянь, Зигрид, — сказал Ханс-Пауль и отобрал у Петера банку с мармеладом. — Достаточно, Петер. Впрочем, не удивительно, стоит вспомнить ее происхождение. Бедный папа́.
«Бедный папа́» прозвучало весьма неискренне. Зигрид хорошо знала, как надеялся Ханс-Пауль, к примеру, на то, что Рих Робертс оплатит хотя бы счет от зубного врача на сумму в триста пятьдесят марок; к зубному врачу ходила только она, вот почему Ханс-Пауль не желал иметь с этим счетом ничего общего.
— Нужно как-нибудь поговорить с папа́, — сказала она. — Чтоб он провел звонок в комнату Матильды. Впрочем, когда речь заходит о его болезни, он ничего не желает слушать.
— Еще бы, когда у семидесятилетнего старика тридцатилетняя жена, тут уж, хочешь не хочешь, станешь поддерживать видимость молодости и здоровья, — язвительно заметил Ханс-Пауль, — а то того гляди, тебя оставят в дураках.
Он зевнул, прикрыв рот рукой, в которой был нож с куском мармелада.
— Тебе нужно спать по ночам, а не работать, — сказала Зигрид. — Вчера ты лег в четыре, сегодня в два. И выглядишь все хуже.