И вот она уже там — в неандертальском мире.
Не выходя из трубы, Мэри повернулась назад, к идущему следом Понтеру. Она видела, как светлые волосы Понтера разлохматились при проходе через плоскость разрыва; как у большинства неандертальцев, в естественном состоянии его волосы разделялись пробором точно посередине его длинного черепа.
Убедившись, что он прошёл, Мэри повернулась и продолжила путь к неандертальскому краю трубы.
И вот они здесь, в мире, отпочковавшемся от мира Мэри 40000 лет назад. Они оказались внутри вычислительной камеры, которую она видела с той стороны — огромного помещения, заполненного рядами регистровых ёмкостей. Квантовый компьютер, спроектированный Адекором Халдом для выполнения программ, разработанных Понтером Боддетом, был построен для факторизации чисел неизмеримо бо́льших, чем любые, факторизовавшиеся до сих пор; случившийся при этом прокол в иную вселенную был совершенно непредвиденным побочным эффектом.
— Понтер! — послышался низкий мужской голос.
Мэри вскинула взгляд. Адекор — партнёр Понтера — сбегал вниз по пяти ступеням, что вели из помещения пультовой.
— Адекор! — воскликнул Понтер. Он бросился ему навстречу, и двое мужчин обнялись, а потом лизнули друг друга в лицо.
Мэри отвела взгляд. Разумеется, при нормальных обстоятельствах — если это слово вообще приложимо к её жизни в этом мире — одновременно Понтера и Адекора она будет видеть очень редко; когда Двое станут Одним, Адекор будет проводить время со своей собственной партнёршей и маленьким сыном.
Но сейчас Двое порознь, так что здесь и сейчас Понтеру полагается быть со своим партнёром.
Тем не менее, через пару секунд мужчины разжали обьятия, и Понтер повернулся к Мэри.
— Адекор, ты ещё не забыл Мэре?
— Конечно, — ответил Адекор, улыбаясь очень искренней улыбкой шириной не меньше фута. Мэри попыталась изобразить подобную же искреннюю радость, пусть и поменьше размером.
— Привет, Адекор, — сказала она.
— Мэре! Ужасно рад тебя видеть!
— Спасибо.
— Но что привело тебя сюда? Двое ещё не стали Одним.
Вот оно. Предъявление прав; пометка территории.
— Я знаю, — ответила Мэри. — В этот раз я приехала надолго. Я буду изучать неандертальскую генетику.
— Вот как, — сказал Адекор. — Уверен, Лурт тебе в этом поможет.
Мэри слегка склонила голову — хоть у неё и не было компаньона, к объяснениям которого она могла бы прислушаться. Была то простая любезность, или Адекор напоминал, что ей понадобится помощь неандертальской женщины, которая, разумеется, живёт в Центре города, вдалеке от Понтера и Адекора?
— Я знаю, — снова сказала Мэри. — Буду рада пообщаться с ней снова.
Понтер повернулся к Адекору.
— Мэре заедет ненадолго к нам, — сказал он, — чтобы взять кое-что, что ей понадобится для длительного пребывания. После этого мы вызовем транспортный куб, и он отвезёт её в Центр.
— Отлично, — ответил Адекор. Он посмотрел на Мэри, потом снова на Понтера. — То есть, ужинать мы сегодня будем вдвоём?
— Конечно, — ответил Понтер. — Конечно.
Мэри полностью разделась — она уже не так стеснялась наготы в этом мире, где отсутствовали религии с навязанными ими табу — и прошла процесс деконтаминации калибруемыми лазерами — когерентными лучами с такой длиной волны, что они проходят сквозь её плоть, уничтожая все инородные молекулы в её организме. В её родном мире похожие приборы уже использовались для лечения многих инфекционных заболеваний. К сожалению, опухоли состоят из клеток самого пациента, так что этот процесс не может излечивать рак, в частности, лейкемию, забравшую жену Понтера Класт два года назад.
Хотя нет, не «забравшую». Это глексенский термин, эвфемизм, неявно подразумевающий, что она куда-то ушла, что было неправдой, по крайней мере, согласно воззрениям людей этого мира. Сам Понтер сказал бы, что она перестала существовать.
И не «жену Понтера». Неандертальский термин звучит как ят-дежа — «женщина-партнёр». Будучи в мире неандертальцев, Мэри всерьёз пыталась думать неандертальскими категориями — это помогало привыкать к различиям.
Лазеры плясали по телу Мэри, пронзая его насквозь, пока над дверью не зажёгся светящийся квадрат, сигнализирующий о том, что процедура завершена. Мэри вышла и принялась переодеваться в неандертальскую одежду, пока деконтаминацию проходил Понтер. Появившись в мире Мэри в первый раз, он заболел лошадиной чумкой — у всех Homo sapiens иммунитет к этой болезни, но у Homo neanderthalensis он отсутствует. Процедура деконтаминация гарантировала, что они не несут с собой бактерии Streptococcus equii или любые другие опасные микробы или вирусы; каждый, проходящий через портал, был обязан подвергнуться этой процедуре.
Никто не стал бы жить там, где жил Корнелиус Раскин, будь у него хоть какой-нибудь выбор. Дрифтвуд — опасный район, полный криминала и наркотиков. Единственный положительный момент для Корнелиуса состоял в том, что отсюда до кампуса Йоркского университета можно легко дойти пешком.
Он вызвал лифт и спустился на тринадцать этажей в запущенный вестибюль своего дома. Всё же, несмотря ни на что, он чувствовал некую… нет, не любовь, конечно, это было бы слишком, но некую благодарность этому месту. В конце концов, жизнь в шаговой доступности от университета экономила ему затраты на машину, на оплату водительской страховки и разрешения на парковку в кампусе — или $93.50, которые он бы тратил на месячный проездной.
Сегодня был прекрасный день; на синем небе ни облачка. На Корнелиусе был коричневый замшевый пиджак. Он пошёл по дороге мимо магазинчика с забранными решётками окнами. В этом магазине была гигантская стойка с порножурналами и пыльными консервными банками. Здесь Корнелиус обычно покупал сигареты; к счастью, у него дома нашлось полблока «Дюморье» [22].
Добравшись до кампуса, Корнелиус пошёл по дорожке вдоль здания одного из общежитий. Повсюду кишели студенты: некоторые всё ещё в футболках, другие уже в свитерах. Он подумал, что мог бы раздобыть тестостероновые заместители в университете. Он мог бы выдумать генетический проект, в котором они бы требовались постоянно. Ради этого одного стоило вернуться на работу, но…
Но в Корнелиусе и правда что-то изменилось. Во-первых, кошмары, наконец, прекратились, и он слова спал, как бревно. Вместо того, чтобы час или два лежать без сна, ёрзая и ворочаясь, злясь на всё, что в его жизни пошло не так, на все свои ошибки, на то, что в его жизни никого нет — вместо того, чтобы лежать и мучиться всем этим, он теперь засыпал, едва коснувшись головой подушки, крепко спал всю ночь и просыпался отдохнувшим и свежим.
Правда, какое-то время ему не хотелось вылезать из постели, но теперь он, похоже, справился с этим. Он чувствовал себя… нет, не энергичным, не готовым к ежедневной борьбе за выживание. Нет, он ощущал то, чего не помнил уже много лет, с летних дней своего детства, когда он был свободен от школы, от школьных забияк, от ежедневных тумаков.
Корнелиус Раскин ощущал покой.
— Здравствуйте, доктор Раскин, — произнёс бойкий мужской голос.
Корнелиус обернулся. Это был один из его студентов с курса эукариотной генетики — Джон, Джим… что-то вроде; парень говорил, что хочет преподавать генетику. Корнелиусу хотелось сказать несчастному дурню немедленно бросить эту идею; в наши дни в сфере образования нет хорошей работы для белых мужчин. Но вместо этого он выдавил из себя улыбку и сказал:
— Привет.
— Здорово, что вы вернулись! — сказал студент, удаляясь в противоположном направлении.
Корнелиус продолжил свой путь по дорожке между широким газоном с одной стороны и парковкой с другой. Разумеется, он знал, куда идёт: в Фаркуарсон-билдинг. Но раньше он никогда не замечал, насколько забавно звучит это название: сегодня же он подумал о Чарли Фаркуарсоне, деревенском увальне, которого много лет играл Дон Хэррон сначала на радио CFRB, а потом в американском сериале «Хии-Хоо». Корнелиус покачал головой; он всегда был слишком… слишком какой-то, подходя к этому зданию, чтобы такие праздные мысли просачивались на поверхность сознания.
22
Канадская марка сигарет, названная в честь сэра Джеральда дю Морье, британского актёра, отца писательницы Дафны Дюморье.