Димон-А присмотрелся, - и точно! – у всех коз, кроме вымени, присутствовали ещё и мохнатые члены.
- Какие-то странные они, - заметил он. – Ой, не могу! Козло-козы!
При этом он дико заржал, как лошадь, привлекая к себе внимание этих самых коза-козлов. После длительного бездействия на Димонов нашло вдруг безудержное веселье, они совершенно не могли устоять на месте, им непременно хотелось подвигаться, побегать и подурачиться.
Навострив уши и заблеяв а капелло на разные голоса, животные-гермафродиты, возглавляемые чёрным козлом, с настороженным видом прошли мимо них, помахивая острыми рогами и потряхивая кудлатыми бородами.
Через несколько метров они остановились, неожиданно развернулись на месте и зачем-то выстроились в ряд, загородив собой всю дорогу. При этом чёрный козёл оказался в центре.
Необычное поведение парнокопытных андрогинов сильно позабавило студентов-медиков. Поддразнивая их, Димон-А пропел фальцетом:
- Ой-ой-ой…
А О`Димон дурашливо, как дива-травести, махнул рукой:
- Это ещё что! Вот скоро начнутся визуалы.
- Визуалы? Вау! – обрадовался Димон-А. – Тогда эти козло-козы точно сейчас превратятся в суккубов.
- В кого? – не понял О`Димон.
- Ну, или в этих… в инкубов, - поправил себя Димон-А, уважительно подняв вверх указательный палец.
- В сатиров, что ли? – догадался О`Димон.
- Ага, - лукаво подтвердил Димон-А.
- Тогда этот чёрный козёл точно сейчас станет дьяволом, - предположил О`Димон, и его тут же снова пробило на ржач, - а-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха.
На седьмом «ха» он вдруг осёкся, заметив, что чёрный козёл и все шесть белых коз, выстроившиеся в одну линию и тем самым перегородившие им путь к отступлению, неожиданно встали на дыбы.
Внешне они практически не изменились: рога, копыта и хвосты остались прежними, а вот морды их приобрели какой-то осмысленный вид. В них словно проявились человеческие черты, отчего они стали ещё более ужасными, как покрытые шерстью лица людей-уродов, выставленные в петербургской кунсткамере.
При этом самая ужасная морда оказалась у чёрного козла. Выпучив глаза и отведя уши строго перпендикулярно скулам, он так напрягся, словно внутри его что-то распирало со страшной силой.
От неимоверного напряжения неожиданно раскрылись за его спиной два огромных чёрных перепончатых крыла, заставившие потесниться суккубов в стороны.
Вслед за этим чёрный козёл стал быстро видоизменяться. Торс его враз лишился волосяного покрова, на груди его неожиданно выросли женские груди, а вместо мохнатого члена поднялся кверху серебристый стержень, обвитый вокруг двумя серебристыми змейками.
Передние ноги с копытами тут же приобрели вид человеческих рук, настолько реальных, что стали видны даже татуировки на них. На правой кисти было наколото слово «запутай», а на левой – «распутай».
Внезапная вспышка света, - и во лбу его загорелась утренняя звезда. Ещё одна вспышка света, сдвиг, - и над головой его поднялся зажжённый факел, выросший из темечка.
Чёрный козёл поднял левую руку вверх и двумя перстами показал на небо, вернее, на бледный лик луны, проступивший на синем небосводе. Правую руку он опустил вниз и двумя перстами показал на землю, вернее, вглубь Лысой Горы.
Вероятно, светом луны ему захотелось осветить преисподнюю, а возможно, этот жест означал всем, что сейчас он одной рукой распутает то, что запутала другая.
Неожиданно чёрный козёл опустил поднятую руку и указал ею на Димонов. В ту же секунду сатиры пришли в движение и двинулись прямо на них.
- Что это? – пятясь назад, испуганно произнёс Димон-А.
- Ясно что, - со знанием дела ответил О`Димон. - Мультики начались.
18. ЛЫБЕДЬ
Майя и Жива между тем миновали шлагбаум, расположенный у входа на гору, прошли мимо оранжевого мусоровоза и свернули к насыпной, утрамбованной щебнем, дороге, ведущей к гаражному кооперативу.
Чуть далее над крышами гаражей нависали автомобильные эстакады. Оттуда доносился неимоверный гул. И тем невероятнее было услышать совсем рядом тихое журчание воды.
- Что это? – удивилась Майя.
- Сейчас увидишь, - пообещала ей Жива.
Спустившись ниже по насыпи, Майя заметила в лощине огромный трёхстворчатый бетонный коллектор. Из него по средней створке вытекала неспешно маленькая речка, больше похожая на широкий ручей.
- Это что, Лыбедь? – округлились глаза Майи.
Жива кивнула ей.
Даже не верилось, что этот ручей мог быть знаменитой речкой, названной так в честь Лыбеди - легендарной сестры трёх братьев-основателей Киева. Но именно здесь она, запрятанная под землю и закованная в бетонные берега на всём своём протяжении, неожиданно вырывалась на волю.
Этот был единственный участок, где на протяжении полукилометра она протекала в своём естественном русле, получив от мэрии даже охранную грамоту как памятник природы «Древнее устье реки Лыбедь».
Как же всё течёт и меняется в этом мире, подумала Жива. Некогда полноводная, глубокая, с широким устьем, куда заходили из Днепра торговые ладьи, а рыбаки ловили во множестве разнообразную рыбу, река эта превратилась в наше время в сточную канаву, а живописные берега её в мусорную свалку.
Былинные берега теперь состояли исключительно из строительных и бытовых отходов, из бутылок, тряпья, консервных банок и прочего хлама, свозимого сюда, по всей видимости, годами, а зажатое между Лысой горой и насыпной дорогой русло реки напоминало грязную, зловонную канаву.
И всё же, несмотря на захламленность, эта летописная местность до сих пор представляла собой некий природный оазис посреди урбанизированного пейзажа с гаражами, железнодорожными путями и бетонными эстакадами.
Только благодаря статусу «памятника природы» здесь сохранилась ещё уединённая сельская идиллия с поющими птичками и журчащей водой.
В первый момент Майе здесь так понравилось, что она старалась не обращать внимания на старые автомобильные шины, торчащие из воды, и мусор, живописно повисший на ветвях деревьев.
Пластиковые кульки и тряпки висели чуть ли не в метре над водой. После сильных ливней вода здесь поднималась на метр и выше. Видимо, гаражи здесь не раз затапливало, поэтому левый берег Лыбеди и был укреплён насыпным грунтом, в результате чего дорога стала пролегать чуть ли не вровень с крышами гаражей.
Пройдя под высоковольтной вышкой линии электропередач, двоюродные сёстры спустились к реке. Вековые вётлы склоняли тут ветви до самой воды. Деревья достигали такой толщины, что Майя и Жива даже при желании не смогли бы вдвоём обхватить их руками.
Здесь, в низине было довольно тихо, если не принимать во внимание удалённый гул автотрассы. Правда, тишина эта была какая-то странная, жуткая. Здесь явно ощущалась близость Лысой горы, которая вздымалась напротив.
На противоположном берегу почему-то валялось много мёртвых деревьев – чёрных, покосившихся, с изломанными стволами, и во всём этом мрачном угрюмом пейзаже чувствовалась какая-то заброшенность и потерянность.
Живе показалось вдруг, что она видит девушку в сером, потускневшем сарафане. Та печально сидела на тёмном камушке, грустно зажав колени руками, будто Алёнушка с известной картины Васнецова, и, пригорюнившись, глядела в тёмную воду.
- Зоя! – позвала её Жива.
- Где она? – обрадовалась Майя, - где ты видишь её?
Девушка в сером сарафане вдруг исчезла, как будто её и не было.
- Показалось, - вздохнула Жива.
- Зоя! Зоя! – покричала на всякий случай Майя, но ответа не последовало, лишь две серые утки, вспугнутые криком, взлетели от воды.