Москве. Никто и ничто, нищий пенсионер-профессор. Дальше Москвы из нашей деревни двинуться не сумел. Никогда на политический уровень мышления братец мой не выходил. А я очень чувствую движение политики. Могу объяснить, что теперь происходит. Хотите? – и, не дожидаясь ответа собеседников, сообщил скороговоркой: – У Андропова был план. И сейчас он реализован. Что такое КГБ? – Красный, Голубой,
Белый: цвет российского триколора. То есть КГБ победил. А гэбэшники умнее, чем партийцы, были. Но пока ЦРУ сильнее всех, это я на своей шкуре чувствую. Меня ведь церэушники зажали. Комитетчики, они злые бывают, но всегда простодушные… Я вам рассказывал, как меня первый раз перед войной арестовали? Нет? Это интересно. Мы, борцы, все с самой юности героические ребята… Я в семнадцать лет был сталинистом, но именно я пытался устроить покушение на Сталина. Но в
ГБ всегда были простаки, я попросился папирос купить, и меня до табачного ларька отпустили, а я мимо ларька прошел и не остановился.
Они мой след и потеряли. Если жизнь есть сон, то я умею этими снами управлять. И я еще вернусь в российскую жизнь победителем!
Костя, правда, помнил и другую его историю о побеге, рассказанную в
Гамбурге, но напоминать и возражать ему не стал. Он и так был рад, что разговор идет, обходя опасные для него места.
Французское солнце преломлялось в зеркале, стоявшем у стены напротив столика, за которым они сидели. Коренев невольно обернулся и вспомнил, усмехнувшись, зеркала в гамбургской квартире Борзикова. И тут уловил его взгляд: он строил перед зеркалом лицо героя и – одновременно – мудреца. Пришла пора закруглять разговор. Гид это тоже почувствовал, и видно было, как он напрягся, чтобы закончить эффектной фразой.
Но Фроги была быстрее, она ласково улыбнулась Борзикову и встала из-за столика:
– Пойдем, пожалуй, к автобусу. У меня опять голова болит.
Но Борзиков так сразу не дал им отойти:
– Я боялся, что вы меня рассекретите, хи-хи. Никому не следует знать, что Борзиков в гиды пошел. – Голос его вдруг стал фээсбешно-ледяным и одновременно по-прежнему шутовским. – Я ведь могу быть уверен, хм, в вашем благоразумии?..
– В чем?..
– В вашем молчании. Я – ученый, писатель и профессор. Это для всех главное. Обо мне даже продажная пресса молчит. Значит, купили ее, значит, Борзиков еще нужен.
– И не сомневайтесь! – уверенно сказала Фро и крепко пожала
Борзикову руку. – По таким пустякам стоит ли играть?
Пришлось и Косте пожать ему руку. А Борзиков поморгал глазами и снова уселся за стол допивать вино.
Они отправились по светлой брусчатке к автобусу, чувствуя злобные взгляды и вероятные слова попутчиков. В этом автобусе, кусочке
Родины, Костя ощущал себя полным изгоем, что было особенно обидно, ибо для Франции он тоже был чужим. Поразительно, что Борзиков, поносивший Европу, тем не менее умел с ней ладить и в ней зарабатывать себе на жизнь, но он был своим и с соотечественниками.
Надо сказать, на обратном пути никаких инвектив по поводу французов и Франции он себе больше не позволял, рассказывал лишь о производстве вина в разных провинциях.
Не доезжая до площади Бастилии, Фроги попросила остановить автобус и, как и прежде, решительно взяв Костю за руку, вышла вместе с ним.
Они пошли в кафе, которое, как сказала Фроги, она очень любила. О чем они говорили… Это было влюбленное бормотание обо всем. И, чувствуя себя вдруг полностью владеющим собой и своим телом, Костя повлек ее в свою мансарду. Встретившаяся им Ивонна посмотрела на него одобрительно. Он удивлял ее своим анахоретством. И заклятие
Алены было снято. Наконец он уснул совершенно счастливый. Проснулся через час. Фроги, уже одетая, ждала его пробуждения. Не дав сказать ему и слова, она поцеловала его в губы и шепнула, что уверена в их будущей встрече. Но что этим должна распорядиться судьба. Судьба ждала два года и все же распорядилась правильно: Коренев был теперь счастлив.
Костя был уверен, что уж больше никогда не придется ему общаться с
Борзиковым. Он слышал, что тот триумфально вернулся в Россию, что сидел рядом с Зюгановым в президиуме, что одно издательство, жившее на якобы пропавшие деньги партии, издало его десятитомное собрание сочинений. Более того, что в бывшей высшей партшколе создан центр его имени. Теперь, правда, это школа стала Университетом государственного планирования. Слышать о Борзикове он слышал, а видеть не приходилось. До сегодняшнего дня.
Глава 7
СЛОВЕСНАЯ СУМАТОХА – ЧТО ДАЛЬШЕ?
Сидел Борзиков во главе стола, задрав голову, но видно было, что нервничал. Иногда склонял туловище вбок и ковырял в носу, думая, что делает это незаметно. Потом долго рассматривал выковыренную козюру, держа руку под столом, и прилеплял ее то к спинке стула, то под крышкой стола. Про него как-то рассказывали, что в молодости в каких-то гостях он, как ему тогда тоже казалось незаметно, весь комод усеял своими козявками, так что хозяйка этого дома следующим утром была вынуждена отмывать свою полированную мебель. Борзиков был все такой же спортивный, невысокого росточка, стриженный под ежик, с широкими залысинами, широко расставленными глазами, играющий арлекин, так и было видно, что он клубок энергии, что он человек без возраста. А Костя уже чувствовал свои пятьдесят.
Вокруг себя Коренев видел рассевшихся ребят в камуфляже и чувствовал, что его словно затягивает в какую-то аэродинамическую трубу. Как он влип в эту историю? Вот уж не ожидал. Стечение, стечение нелепых встреч, а в результате какое-то безумие. Так не бывает! Но с дикой отчетливостью он понимал, что именно так и бывает. Как в страшном сне. Ты такой маленький и бежишь куда-то, но вдруг понимаешь, что ноги-то на месте стоят, а ужас – нечто неопределимое, бесформенное, но очень страшное, сжимающее душу, – ближе и ближе. И сейчас пожрет тебя.
Как-то в детстве Костя из любопытства, увидев сговаривающихся о чем-то больших ребят, протиснул голову сквозь балконную решетку, чтобы приблизиться к ним. Протиснуть-то голову он протиснул, но назад вытащить ее не мог! Как он тогда испугался! По счастью, дома был отец, который раздвинул прутья. Здесь отца не было. Коренев был один, и, кажется, вытащить любопытную голову из зажавших ее прутьев было невозможно.
Однажды в студенческие годы какой-то маргинальный человек, случайно встреченный им у дверей Большого театра, почему-то пробормотал ему:
“Приходи к нам. Ты нам нужен. Завтра встретимся у памятника Пушкину.
В пять вечера”. Костя тогда испугался незнакомца. А главное – его непонятной настойчивости, с которой тот пытался зачем-то ни с того ни с сего задружиться с ним. Коренев ни с кем не хотел быть, и не пришел. А тут зачем-то явился туда, куда совсем не надо было.
Однако, может, еще удастся уйти?.. Но – неудобно стало, ибо действо уже началось.
Стоял длинный стол, вокруг него в кожаных креслах располагались докладчики и вообще уважаемые люди. Во главе стола сидел Владимир
Георгиевич Борзиков, в серо-стальном костюме, без галстука, в бежевой рубашке с открытым воротом, перед ним стоял микрофон. Рядом с ним, справа – полная немолодая дама, крашеная блондинка, она была как бы хозяйкой дома, а слева – знаменитый Кумыс Толмасов, мастер подобных липовых форумов, на сей раз уступивший место Борзикову.
Вдоль стен сидели приглашенные рангом поменьше, пресса и Коренев.
Фотографы время от времени искали нужный ракурс. За спинами председательствующих висела зеленая доска, а на ней белый плакат, на плакате надпись:
“Press Дом
Development Развития
House СМИ”
– Надо объединить всех людей доброй воли, главное – банкиров и промышленников. Чтобы состоялся диалог цивилизаций, мы должны повести за собой человечество. Я летал во Владивосток и выступал там перед простыми людьми. Там – ужас. Но они пришли слушать меня. И вот я, который мог бы жить в любой стране мира, стою перед ними и говорю, что я живу в России. А раз я остаюсь в России, хотя мог бы уехать куда угодно, то, значит, есть еще надежда. Это было очень важно для русских простых людей такое услышать. Я утешил их. На эту тему должен быть снят фильм, – говорил солидно и веско, стараясь не замечать малочисленности зала, Борзиков.