– Владимир Георгиевич, – льстиво сказала блондинистая дама, – нужно скорее снимать, а то идея такая богатая, что мигом украдут.
– А вы читали новый политический роман нашего председателя “Ярмо
Запада”, он в нем всю возможную правду о будущем человечества пишет,
– воскликнул Арахис Журкин, человек в галстуке-бабочке и с бородкой клинышком, говоривший слегка картаво. Он был автором известной книги о православной России и Западе как коварном антиподе России. – Это великий роман, который наконец прояснил наше время. Я бы сравнил его одновременно и с “Войной и миром” Толстого, и с “Капиталом” Маркса.
Недавно вышел, а уже переведен на английский и французский. А кто у нас читал? Тираж всего четыре тысячи.
Борзиков улыбнулся улыбкой скромного самолюбования. И, поднявшись во весь свой небольшой рост, сказал веско:
– Да, я понимал, что такой роман должен быть написан. Я все ждал, что, может, это сделает кто-то другой. Но никто не сделал. Пришлось самому. По сути, это новая “энциклопедия русской жизни”. Но не только русской. О Западе там тоже немало. Разумеется, все присутствующие получат от меня по экземпляру на русском языке. Найду способ передать.
– Ничего, мы и по-английски прочтем, – густо засмеялся крупный мужчина в черном пиджаке, вытирая платком голову с редкими волосами.
– Меня зовут Фуят Мансуров, все здесь меня называют “профессор”, а я больше привык к обращению – “товарищ генерал”. Я в Афгане и в Чечне сражался, сам пошел, родители – оба профессора – не сумели удержать.
Еле выжил. Вот у нас в роте деления на национальности не было.
Каждый был должен верить соседу, чувствовать его плечо. Там-то я увидел, что у всех – у наших и врагов – кровь одного цвета, красная.
Вот это все политики должны понять. Я вам важное мое открытие говорю
– про цвет крови. Но Владимир Георгиевич прав, без банкиров и промышленников мы ничего не сделаем.
Сидевший рядом с ним случайный гость (есть такие на всех тусовках) с узенькой козловатой седой бородкой и бегающими глазками, сообщив, что ему шестьдесят два года и что он кандидат наук, встав и вытянув шею, патетически вскрикнул:
– Я открыл проблему, в чем разница между нормой и патологией.
Определять надо по патологиям. А все дело в разломах коры головного мозга. Надо брать анализ крови у каждого новорожденного, и тогда мы все точно будем знать. Я за свое открытие заслуживаю Нобелевскую, но разве мой директор мне ее даст, даже не выдвинет. Надо, чтоб философы это сделали. Тогда и будет польза от философии, когда философы начнут поддерживать гениев вроде меня. Я хочу вместо
Римского клуба открыть Московский, но с положительным устремлением.
Не пугать, а давать заряд бодрости человечеству.
– Замечательная жеребятина. Но в хорошем смысле, – сказал сидевший рядом с ним Р. Б. Нович, все же успевший к халяве. – Я вас полностью поддерживаю. Любую подпись дам. Устрою вам доклад в Институте человека, все равно его через месяц закроют.
Козловатый крепко пожал Новичу руку. С благодарностью. Все это начинало немного напоминать шабаш. Говорят, что за компанию и монах женился. Но здесь-то и компании не было. Директор послал Константина на эту дурацкую посиделку, но сам предусмотрительно не пошел.
Кузьмина он в метро встретил, но тот идти оказался. А вот этого, неуклюжего, с одутловатым лицом, подгребавшего к нему сквозь слушателей, он бы с удовольствием избежал. Это был тот самый Зыркин, что в дверях при входе на него налетел. Своей настойчивостью в общении он чем-то напомнил Косте незнакомца у Большого театра, вдруг ни с того ни с сего принявшегося набиваться ему в друзья. Теперь
Костя его разглядел: толстые щеки, расширяющиеся книзу, как у собаки; усики Саддама Хусейна; маленькие глазки, разлапистые движения и ненатуральный голос. “О Господи, где моя Фроги, моя умная
Фро?! Так не хватает ее советов. Прямо как у Чехова, – оборвал он себя. – Где ты, Мисюсь?! А похоже ли наше время на чеховское? Скорее нет, потому что иллюзий нет – ни демократических, ни авторитарных.
Это-то и жутко!” А Зыркин уже пристроился на соседнем стуле и, склонившись к Кореневу, зашептал в ухо:
– Мы не знакомы, но я тебя всегда очень уважал. Напомню: я – Халдей
Зыркин. Халдей – это имя, но я его не стесняюсь! Подумаешь! И похуже имена бывают. Мы потом выпьем вина “на ты”. А пока о тебе поговорим.
Ты Борзикова в беде знал. И не выдал его. А он умеет быть благодарным. Не сомневайся, он тебя не бросит, найдет какое-нибудь место. Он пока без структуры, но структура возникнет, не сомневайся.
Я вот ему позвонил и сказал, что тут целую ночь думал, как улучшить будущую отчетность, и придумал. Знаешь, ему понравилось. Он вообще добр к людям, с которыми работает. Готов разумные предложения рассмотреть и поддержать. А потом ярко озвучить.
На них шикнула соседка, кинооператорша с усталым лицом, чтоб говорили потише, а то мешают ей вечер записывать. Зыркин, извиняясь, приложил руку к груди. Еще ниже склонившись к Кореневу, он хотел продолжить разговор, но изнывавший от непрошеного тыканья, не любивший панибратства Костя сухо сказал:
– Давайте послушаем, что говорят.
Говорил Борзиков:
– Запад – это болото, в котором русский неподготовленный человек может утонуть. В болоте этом нас хватает думка, а как же мы здесь будем, когда все раздеваются, ведь лягушки наш стыд видят. Вот наша задача – изничтожить всех этих лягушек. Я расскажу вам про Запад, в котором обитают миллионы земноводных, людей там нет. К человеческим особям они отношения не имеют. И кваканье их точь-в-точь как голоса враждебных радиостанций. Те тоже пыжились, квакали на всю Россию.
Конечно, бывают временные успехи. Но мы помним русскую народную историю, как одна лягушка пыжилась и раздувалась, чтоб быка превзойти. И – лопнула, так что ошметки ее в разные стороны разлетелись. Такая же судьба постигнет и западных лягушек, которые думают превзойти Россию.
Прозвучали смех и аплодисменты.
– Нам община нужна, – важно изрек философ Дегай.
Худенький, юркий, в темном костюме юноша, почти подросток, который, как шепнул Зыркин, вел колонку литературного обозревателя в НГ и которого зовут Саша Жуткин, сидевший через одного человека от
Борзикова, поднял руку. Он чувствовал важность момента и очень хотел умные слова говорить, не совсем понимая, куда попал и зачем.
– Я хочу сказать, что мы, русские, всегда были общинниками, и это в нас осталось, – почти завизжал он от удовольствия говорить в таком важном обществе. – Приведу пример. Вот мы все сидим в разгульной компании за одним столом, а под столом нежные красавицы ласкают нас.
Мы стонем от удовольствия и говорим о Боге и России. Это и есть русская община. Так и живет великая русская интеллигенция!
Кинооператорша сплюнула сквозь зубы на пол.
– Ну и негодяй, – прошептала она.
Борзиков тоже поморщился. Интеллигенцию он не любил, как и положено великому человеку. А тут получалось, что ее вроде хвалили. Он поднял руку, показывая, что хочет сказать:
– Интеллигенция – это другое. Она всегда только о себе думала.
Вначале сбежала на так называемом “философском пароходе” из революционной России. Потом благополучно жила при Гитлере. А Адольф разве лучше Кобы был? Или они так философией увлечены были, что не приметили лагерей и уничтожения миллионов? Продажные шкуры, перед
Западом лебезили всегда за кусок хлеба с маслом да сверху еще чтоб мармеладом помазали. Вот когда была война во Вьетнаме, разве подняла пресловутая русско-советская интеллигенция голос против этой войны?
А ведь там напалмом людей жгли. А это ужасно, кожа шипит, лопается, мясо горит. Думала об этом наша интеллигенция? Не думала, а только поддакивала Западу. Интеллигенция наша все стонала, что ей цивилизация нужна, чтоб сортир теплый был. Но если ты интеллигент, зачем тебе цивилизация? Ты должен Данте читать, и этого достаточно.