– Наконец-то, – потянулся к Рюбецалю Борзиков. – Я так и знал, что вы не могли забыть наш договор.
Борзикову, когда он глянул на Рюбецаля, вдруг показалось, что перед ним тот волосатый мужик из детства, который подговорил его прыгнуть с горы. Но нет, перед ним был высокий аккуратный немец с пышными усами. И немец этот сумрачно вымолвил:
– Вот что, господин Борзиков, мое терпение лопнуло, и высшие силы аннулировали наш договор. Увидев вас когда-то таким сильным и храбрым мальчиком на горе, я поверил в вашу смелость. Вы прыгнули в воду, откуда я вас достал. Остальное вы все сами себе вообразили. Но ваши книги были смелыми, и вы были гонимы. А Рюбецаль всегда помогал смелым и гонимым.
– Но тогда, на горе, у того мужика был совсем другой облик! – пролепетал Борзиков, ошалело глядя на немца. – Тот мужик на русского сатану Распутина походил как две капли. Я думал, что вы по его приказу действуете.
Рюбецаль усмехнулся:
– Вижу, что вы по-прежнему не очень образованны, а учиться не хотите. Рюбецаль всегда мог принять любой облик. А в вашей стране я принял тот облик, который счел наиболее для нее подходящим. Но вы оказались слишком тщеславны. И французский урок не пошел вам на пользу. Вы, как говорят русские, все время тянете одеяло на себя.
Более того, как я с прискорбием узнал, вы работали еще и на ту организацию, от которой я пытался вас защитить. Я был слеп, ослеплен вашей бывшей смелостью. А вы, оказывается, со своими гонителями сговорились! Как говорит русская пословица, ласковое теля двух маток сосет. Мелочность, господин Борзиков, мелочность. И тщеславие. В своем тщеславии вы вообразили себя антихристом. И как вам могло такое в голову прийти? Да разве антихрист такими безобразиями стал бы заниматься? – Он кивнул на Коренева, которого выпустили Зыркин и
Журкин.
А те присели на корточки, от удивления и с перепугу вжав головы в плечи, как лягушки. Фигля, несмотря на свою долговязость, сумел заползти под кресло. Там уже пребывал Саша Жуткин, которого он потеснил. Костя соскочил со стола и стоял, смущенно оправляя одежду.
Алена вдруг принялась ему помогать застегивать пуговицы.
Отодвинув ее, Фроги подошла, прижалась к нему, поцеловала ниже уха:
– Извини, милый, я очень спешила и, как видишь, успела.
– Фро! Счастье мое! Спасибо, что ты успела. Но я все еще не верю, ведь мир есть сон, как говорил Кальдерон, – шептал очумевший от всех перепадов сегодняшнего дня Коренев.
– Да нет, мой милый, мы с тобой не спим. – Она улыбнулась ему, не обращая внимания на присутствующих.
– Кто ты? – просипел Борзиков. – Курва лягушачья.
– Можете называть меня ангелом-хранителем. Я к этому имени привыкла.
– Нет, правда, – переспросил Кузьмин, – Фроги, вы из какой организации?
– Я-то? Вы все равно не поверите. Я и в самом деле из ангелов-хранителей.
– Я бессмертный! – Завопил, трезвея, Борзиков. – Я свою душу сатане продал!
– Это тебе кажется. Ты просто не понял, с кем дело имел, – спокойно возразила Фроги. – И ты совсем не бессмертный. И молодости твоей у тебя уже не осталось. Сейчас ты в этом убедишься.
Но тут, взвизгнув и замахнувшись хлебным ножом, Борзиков бросился с молодой гибкостью на Коренева:
– Его-то, моего злодея, я все же успею!..
Но не успел. Под взглядом Фроги он внезапно сморщился, одряб, стал разлагаться и вонять, а потом оказался мертвым иссохшим стариком.
– Ну, вот и все, – сказала Фро, – а те, кому он и в самом деле служил, устроят ему пышные похороны. И такой же, как он, скажет мужественно-фальшивые слова: “Лучшей памятью по Борзикову будут не слезы, а мужество жить так, как жил он: с сухими глазами, со сжатыми губами, с прямой спиной”. Он мечтал ведь о торжествах в его честь.
Вот и получит.
– А душа его отправится туда, где и должна быть, – мрачно сказал
Рюбецаль. – Он обманул мое доверие.
Фроги взглянула на Рюбецаля.
– Один раз тебя обманула женщина, мой друг, с тех пор ты таких же обманутых ищешь и возвеличить их хочешь. Заставила-таки тогда тебя
Эльза репы посчитать. Вот ты и хочешь с людьми посчитаться.
Помогаешь обиженным, поддерживаешь их, но разбираться в них ты так и не научился. Этот вот с твоей легкой руки решил, что он антихрист.
Репы считать легче. Жаль, что твои репы так быстро стареют.
– В нынешнем распаде, – ответил тот, – даже антихристу делать нечего.
– Ну, а остальные, которые так ненавидели лягушек, поживут в их шкуре, причем навсегда. Поживете в их облике среди всевозможных лягушечьих опасностей, может, изменитесь, лучше станете, не хуже настоящих лягушек. А там, глядишь, удостоитесь занять место среди моих безделушек.
– Послушайте, – сказал Р. Б. Нович, – я здесь был, но только в хорошем смысле. Ближе Константина у меня и человека-то нет.
Фроги кивнула головой, и Рувим Бенционович исчез.
– Он уже у себя дома, – сказала она. – Кушает, ест, как говорили ваши классики, суп с куриными пупочками.
– Костя, – прошептал Кузьмин, – такого не бывает. Это все мистика.
– Бывает, как видишь.
И все вроде кончалось сравнительно благополучно. Добро, хоть запоздало, оказалось решительным и торжествовало. Но забыли про
Алену, которая как упала на пол, когда ее оттолкнула Фроги, так и лежала. Подняв голову со сбившимся бантом, она смотрела на все совершенно безумными глазами. Кругом были враги. Кто из них главный?
Из-за кого такой провал? Незаметно подобрала она выпавший из руки
Борзикова хлебный нож. Да, этот высохший старикашка уже никто.
“Значит, я не буду вдовой знаменитости! А как же наши дома, наши деньги?!” Он был гадом. Но и она ползла быстро и бесшумно, как гадина. И, резко вскочив, змеиным выпадом хотела ударить Коренева ножом прямо в сердце. Но Фроги не была бы ангелом-хранителем, если б допустила такое. Незаметное движение руки, и нож выпал из пальцев
Алены, а сама она превратилась в змею, которая судорожно и привычно принялась заглатывать свой хвост, пока не подавилась и не сдохла.
Фроги повернулась к Кореневу:
– А нам пора ехать. Я забираю тебя в Венерин грот на мой остров, остров любви. Ненадолго. Мы вернемся сюда. Для нас пройдут недели, а тут пройдут годы. Но мы вернемся, – и, обращаясь к Кузьмину, приказала: – А вы, Борис Григорьевич, запишите, что здесь произошло.
“Поведай всем”, как когда-то было сказано, – и снова, переходя на
“вы”. – Эпоха, конечно, мелочная и продажная, героев тоже не найдете. Но все же эпоха. А эта история что-то в ней показать может.
Человек ведь во все эпохи живет. А дело писателя – описывать то, что он видит. Поживете в моей квартире, разглядите больше. Я обещаю. Все увидите. А ты, добрый друг Рюбецаль, возвращайся в свои горы и жди другого, которому захочешь помочь. Но будь, прошу тебя, разборчивее.
Я же спешу к себе, на свой остров, меня там ждут счастливые дни.
Когда наутро Борис Кузьмин очнулся, выяснилось, что он сидит за столом перед открытым ноутбуком. Стол был незнакомый, компьютер тоже. За окном виднелись ромбовидные синие здания. Почему-то он знал, что это общежития. Он обернулся. Людей в комнате не было никого, зато присутствовали в невероятном разнообразии фигурки лягушек: лягушки-карандашницы, большие мягкие лягушки-подушки, лягушка-фонарик, в которой свечка, лягушка-подсвечник, лягушка-свечка, лягушки-магнитики на холодильник, придерживающие нужные бумаги, мраморная лягушка на ветке, лягушка-мыльница, бронзовая лягушка, огромная цветная китайская лягушка среди книг, вообще лягушки высовывались отовсюду.
А у него было какое-то творческое задание. И с ним надо было как-то справиться, несмотря на его невероятность. “Поведай всем”. Хотел избежать – писать о современном подлом мире. Не вышло. Он должен как настоящий, не фальшивый гид осторожно и по возможности правдиво провести читателя по этой истории. Писатель – всегда немножко
Горацио, которому поручено “всех событий открыть причину”. А значит, надо стараться.