– Копала, – прохрипела Гидеон. Рот у нее был забыт пылью и костяной крошкой. – Ночью.
– Конечно. Пол чертовски твердый, а площадь нужна была большая.
– Ты безумная тварь, – сообщила Гидеон.
– Говори, Крукс, – велела Харрохак.
С плохо скрываемой радостью маршал объявил:
– Бой был честен. Враг повержен. Победа за Госпожой Нонагесимус.
Госпожа Нонагесимус повернулась к своим помощникам и подняла руки, чтобы сброшенная мантия вернулась к ней на плечи. Выплюнула в грязь сгусток крови и махнула Круксу, который суетился вокруг. Гидеон подняла голову, а потом уронила ее на пол. Голова кружилась. Агламена смотрела на нее с непонятным выражением лица. Сочувствие? Разочарование? Вина?
Шаттл пристыковался к площадке. Гидеон посмотрела на него, на его сияющие бока, дымящие клапаны и трубы, и попыталась приподняться на локтях. Не смогла: она все еще не перевела дух. Она не могла даже поднять дрожащий средний палец вслед победительнице. Поэтому она просто продолжала смотреть на шаттл, на свои вещи, на меч.
– Вставай давай, – велела Харрохак и снова сплюнула кровью, совсем рядом с головой Гидеон. – Капитан, скажи пилоту подождать. Ему заплатят.
– А что, если он спросит, где пассажирка, миледи?
Благослови господь Агламену.
– Она задержалась. От моего имени попроси его оказать любезность и остаться на час. Мои родители достаточно ждали, и это заняло больше времени, чем я думала. Маршал, отнеси ее в святилище.
3
Гидеон заставила себя отрубиться, когда холодные костлявые пальцы Крукса сомкнулись на ее лодыжке. Почти получилось. Она несколько раз просыпалась, моргала при виде тусклого света, освещавшего лифт на дне главной шахты, и оставалась в сознании, когда маршал волок ее по дну, как мешок с гнильем. Она ничего не чувствовала: ни боли, ни злобы, ни разочарования. Только странное любопытство и отстраненность. В это время ее пронесли в ворота Дрербура. Она последний раз рванулась к жизни, но Крукс, увидев, как она корчится на вытертых коврах, пнул ее по голове. Тогда она потеряла сознание надолго. Очнулась только тогда, когда ее сгрузили на переднюю скамью. Скамья оказалась ледяная, кожа прилипла к ней, а каждый вдох как будто иглами колол легкие.
Очнувшись от холода, она услышала молитвы. В Девятом доме никогда не обращались к богу словами. Только щелканьем костей, нанизанных на плетеные шнуры, потертых и иззубренных. Старые пальцы монашек перебирали их так быстро, что служба превращалась в бесконечный приглушенный стук. Гидеон оказалась в передней части длинного узкого зала. Было очень темно: вдоль проходов стояли газовые светильники, но им как будто не нравилось быть светильниками, так что горели они неохотно. Арки над головой посверкивали биолюминесцентным порошком, который порой сыпался вниз, в неф бледно-зелеными блестками. В часовнях сидели безмолвные скелеты, все еще покрытые пылью от работы. Прищурившись, Гидеон разглядела, что почти всю паству составляли скелеты. Служба для скелетов. Церковь могла вместить тысячу молящихся, и она была наполовину заполнена скелетами, а люди встречались лишь изредка. В основном они сидели в трансепте. Были среди них монашки в покрывалах и отшельники с бритыми головами. Усталые и слабые обитатели Девятого дома. Сейчас здесь остались почти только одни жрецы Запертой гробницы. Со времен своего детства она не видела солдат или братьев-рыцарей. Из всего ордена осталась одна Агламена, которая потеряла ногу, а с ней и всякую надежду выбраться с этого богом забытого фронтира. Стук костей в трансепте порой прерывался влажным мучительным кашлем или чьими-то попытками прочистить горло.
В апсиде стояла длинная скамья, на которой устроились последние благородные представители Девятого дома: Преподобная дочь Харрохак скромно присела сбоку. Блестящая пыль налипла на кровавые линии под носом. Там же сидели ее жуткие пратетушки и родители, Господин и Госпожа Девятого дома, Преподобный отец и Преподобная мать. Эти двое занимали почетное место перед алтарем, рядом со священством. Крукс восседал на стуле в одном из сырых притворов, среди моря свечей, половина из которых уже погасла. Рядом с ним сидел единственный рыцарь Дома, Ортус, толстый печальный юнец тридцати пяти лет от роду, и его почтенная мать, типичная карга Девятого дома, вытиравшая ему ухо платочком.
Гидеон поморгала, чтобы в глазах перестало двоиться, и уставилась в апсиду. Ее не могли заманить в Дрербур уже два года, и она давно не видела ни пратетушек, ни Господина и Госпожу. Благословенные сестры Лакриморта и Айсаморта не изменились. Крошечные, морщинистые, серые – и слепые, поскольку чудес в Девятом доме не случалось. Лица они повязывали черными платками, на которых были нарисованы жуткие белые глаза. Каждая из них перебирала две связки четок, по одной в каждой руке, и стук из-под их подозрительно шустрых пальцев доносился двойной.