«В Хескетовское заведение заходил, познакомился, даже завтракал в ресторане с добродетельной секретаршей Бенни: Нимрок. Я и не знал, что твой тесть такой сердцеед, она, бедняжка, совсем растаяла.
Мое мнение — не трогай ты ее, она воображает, что делает доброе дело — открывает городским жителям глаза на то, какая серьезная вещь сельские школы, и пытается помаленьку оказывать давление на конгресс штата, но если тебе обязательно нужно ее место — действуй, справиться с ней будет нетрудно, а ты, наверно, сумеешь развернуть здесь прибыльное дельце. Выяснил и, как ты просил, что, кроме преподобного Китто, нужно подъехать еще к одному проповеднику-преподобному Кристиану Стерну из Нью-Йорка, он ловкий политик, участвует во всех благотворительных лавочках и обязательно приедет в Чи на конференцию.
Еще я побывал на Северной стороне, заставил мою двоюродную сестру Люси угостить меня ужином и нарочно случайно познакомился с самим преподобным Китто, и, представь себе, разговор сам собой зашел о тебе, и я рассказал ему, что ты один из директоров этой самой турецкой петрушки и попечитель Общества английского языка или как оно там называется, и если б захотел, мог бы стать ректором Кинникиника. Взвинтил этого Китто до того, что он готов вручить тебе ключи от города, если у тебя есть охота туда ехать, зачем это тебе, не понимаю, я бы предпочел Фарибо, или даже Нортфилд, или Уинону.
Нимрокша получает всего 2 200, но я полагаю, что, ежели взяться с умом, можно выговорить 4 500. Ты не обижай Бенни Нимрок, устрой ей хоть пенсию, она ничего тетя, любит шашки и кошек, как и я грешный. Любящий тебя отец
У. Джексон».
В точности неизвестно, Пиони или доктору Пленишу первому пришло в голову, что раз он так любит сельские школы со всем, что к ним относится, вплоть до жестяных умывальников, значит, его место в Институте Сельского Образования. Но не кто другой, как Пиони, по собственному почину слетала на воскресенье в Кинникиник. Возвратившись, она защебетала:
— Дорогой мой, могу тебе сообщить, что старик Булл решил прервать свой летний отпуск и поехать в Чикаго
10. Синклер Льюис. Т. 7. 145 на Хескетовскую Конференцию, а Текла Шаум тебя по-прежнему любит, и она и ее папа — отныне члены — жертвователи ХИСО.
— Да ты о чем?
— Я сказала Буллу, что хоть ты и очень популярен среди бывших питомцев Кинникиника, но сам ты не одобряешь этой агитации за назначение тебя ректором…
— Какой агитации?
— …на его место, а он, как я и подозревала, член Хескетовского института, и обещал быть там в полном параде и поддержать твою кандидатуру на место ответственного секретаря. А Текле я сказала, что, честное слово, она была бы тебе куда лучшей женой, чем я, и что ты, кажется, сам так считаешь, и что… Ведь это неправда, Гидеон, правда? Я бы тебя убила, если б ты так думал! Скажи, что неправда! Ну хорошо. А теперь ступай к Джослину и пригрози ему, что, если он не приедет в Чикаго и не поддержит тебя вместе с Китто и доком Стерном, ты подашь на него в суд за неуплату жалованья. Я не шучу. Ну, мчись, дорогой.
Он помчался.
До начала ежегодной конференции Хескетовского института доктор Плениш узнал о нем все, кроме одной детали — зачем он вообще существует.
У всякой филантропической организации есть две тайны: кто ее настоящий хозяин и чем она занимается, если вообще занимается чем-нибудь, после того как заказана почтовая бумага с красивым печатным штампом и оборудован теплый кабинет, где главному администратору можно с удобством подремать.
В деловом мире термином «Институт» принято обозначать учреждение, которое целиком обеспечено за счет фонда, учрежденного каким-нибудь филантропом (то есть человеком, настолько богатым, что он не может истратить все свои деньги на дома и брильянты), и не рассчитывает на пожертвования, а, напротив, сам — правда, без лишнего рвения — оказывает финансовую помощь тем или иным особо удостоенным лицам или учреждениям. Бывает, однако, что организация называет себя институтом, не имея достаточно обширного или достаточно свободного фонда, и усиленно охотится за средствами, как всякая лига или комитет.
Хескетовский институт принадлежал к смешанному типу. Фонд у него имелся, но, кроме того, он предлагал людям благочестивым или мучимым совестью вступать в члены-жертвователи- 100 долларов в год, или даже в члены-учредители — 1 тысячу долларов наличными.
Смешанное впечатление производили и порядки института. Ни президент доктор Китто, ни председатель исполнительного комитета доктор Кристиан Стерн не получали ничего, кроме славы и мелочи на трамвай, и это, по мнению доктора Плениша, было естественно, но он с сожалением обнаружил, что институт не обеспечивает приличного прожиточного минимума даже ответственному секретарю — обыкновенному платному сотруднику.
Институт издавал тоненькими серенькими брошюрками речи о сельских школах — творения Китто, Стерна и некоего Г. Сандерсона Сандерсон-Смита, но ни один сельский учитель их, как видно, не получал. Они рассылались главным редакторам газет, которые передавали их редакторам театрального отдела, которые бросали их в корзину вместе с голливудскими проспектами об образцовой ферме мисс Сильвии Сильвы. Было известно, что институт даровал классные доски одной школе в Канзасе, два фильма учительскому колледжу в Дакоте и коллекцию турецких марок — гавайскому училищу, готовящему специалистов по разведению ананасов, но план этих благодеяний был неясен и существовал, по-видимому, только в голове мисс Бернардины Нимрок. Доктор Плениш изучал отчеты института, беседовал с сельскими корреспондентами своего журнала, но больше ему ничего не удалось обнаружить.
Ладно, сказал он своей жене Пиони, теперь все пойдет по-другому. Под его руководством институт, возможно, не расширит своей благотворительной деятельности, но выглядеть она будет эффектнее и вызовет не в пример больше откликов.
Вечером жаркого дня накануне отъезда в Чикаго Плениши засиделись в своей гостиной позже обычного — доктор в соломенно-желтой пижаме, расстегнутой на жирной груди, Пиони в ночных туфельках и рубашке-паутинке.
— Ну-с, похоже, что мы решили попытать чего-то новенького.
— Разве ты не рад, Гидди?
— Рад, конечно, но… Нехорошо все время переезжать, менять обстановку. Я привык к Де-Мойну, к здешним людям, мне даже гольф теперь нравится, а иногда меня тянет домой, в Кинникиник. Я так любил наш белый домик! Нам бы надо завести собаку для Кэрри.
— Пупсик мой, я тебя прекрасно понимаю. Мне тоже хочется иметь постоянный дом. Но сначала нам нужно попасть в Нью-Йорк. Через пять — десять лет ты будешь начальником бойскаутов, или Красного креста, или какого-нибудь большущего филантропического предприятия, и тогда мы купим дом где-нибудь в красивом пригороде с вязами и с каменной оградой и-нуда, и купим Кэрри собаку. Разве можно остановиться сейчас, когда у нас такие перспективы! Это… это было бы нехорошо по отношению к Кэрри!
— Может, и так… может, и так.
— А ты еще не видел, какое я себе купила красное бархатное манто! В Чикаго все так и ахнут.
— Не жарко ли в нем будет по такой погоде? Выдержат ли плечики у моей бедной девочки? — возразил он нежно и для вящей убедительности поцеловал ее в плечо.
15
Конференция Хескетовского института была назначена не в каком-нибудь отеле, где участникам нацепляют целлулоидные значки, где коммерческие агенты вздувают сумму взносов, суля счастливчикам золотого тельца, и целые скопища делегатов покорной вереницей тянутся в бар, а жены их — в дамскую комнату. Конференция состоялась в здании института, и делегатов было всего сто.
Доктор и миссис Плениш, которым их чемоданы и большой бумажный сверток придавали несколько провинциальный вид, направились в легендарный Голден — стрэнд-отель, на Северной стороне Чикаго — само собой разумеется, они остановились именно там, и, само собой, взяли номер в три комнаты, так как расходы делегатов оплачивал институт.
Пиони, притихшая и слегка ошеломленная, взирала на сиреневую тахту с серебряными парчовыми подушками, резной тиковый чайный стол под стеклом, супергетеродинный приемник в шератоновском шкафчике и русский бронзовый столик, на котором стоял швейцарский курительный прибор японской работы, а за ним — японский экран швейцарской работы; она взирала на все эти богатства и шептала: