Нужно сказать, что толстенькая Пиони сохранила всю свою женскую привлекательность. Ни разу в жизни она не отклонилась от прямого пути, но ее глаза были способны смутить даже постового полисмена, и она сказала майору: «Какой приятный сюрприз!»-с уверенной интонацией интервьюерши или актрисы, принимающей поклонника в своей уборной. К десяти часам майор, Пиони и доктор так сдружились, что позвонили по междугородному телефону Джорджу Райоту, чтобы он немедленно прилетел в Нью-Йорк и присоединился к их трио. (Он этого не сделал.) Однако еще до того, как майор достиг состояния полного пьяного блаженства, доктор Плениш успел заронить семена некоей Идеи.
— Я знаю, что полковник Мардук числится в правлениях множества организаций, но, в сущности, он не связан с ними; он разрешает им пользоваться его именем да посылает небольшие чеки, а делами их не интересуется. А между тем, если он действительно хочет стать президентом Соединенных Штатов…
— Не хочет он этого, совсем не хочет. Просто не знаю, кто пустил этот слух, — запротестовал сверхлояльный зять полковника. — Он считает себя просто-напросто сейсмографом общественного мнения. Политических притязаний у него нет.
— Ну, государственным секретарем или послом в Англии.
— Об этом он, возможно, согласился бы подумать.
— Он не отдает себе отчета, как важно для него было бы наладить тесный рабочий контакт с какой-нибудь стимулирующей организацией, чтобы она связала его имя со всеми возвышенными движениями, которые так помогают собрать голоса. Если бы он удостоил своим вниманием, а может быть, и финансовой помощью, первоклассного администратора…
— Нет, нет, нет! Спасибо, Пиони, больше не нужно, стоп! Вот так! — сказал майор. — Нет, едва ли полковника заинтересуют Блаженные Дающие. Он считает достаточным, что я представляю его в вашем правлении.
— Ах, вы об этом? Ну, разумеется, нет. Я имею в виду более обширное сообщество идеалистов, побольше выступлений о свободе и демократии. Хотелось бы мне с ним как-нибудь поговорить.
Далее доктор не развивал своей Идеи, и лишь после того, как было выпито еще немало стаканов, он рискнул позондировать майора насчет таинственных взаимоотношений между полковником Мардуком и губернатором Томасом Близзардом.
(Пиони думала: «Как это приятно и культурно и как оправдывает все затраченные усилия; словно мячи, мелькают в разговоре слова: полковник, майор, губернатор, сенатор, доктор, профессор!..»)
Том Близзард был одним из двадцати человек, которые в 1937 году имели шансы попасть в 1944-м, а может быть, даже в 1940 году в кандидаты на пост президента от демократической партии.
В своем штате на Среднем Западе он был председателем палаты представителей, а затем два срока подряд губернатором, и простодушные читатели газет все еще верили, будто он проводит девять десятых своего времени в маленьком фабричном городке Васкигане, а одну десятую — в Нью-Йорке и Вашингтоне. На самом деле было как раз наоборот. Он по-прежнему являлся владельцем миллионного завода сельскохозяйственных машин в Васкигане, но большую часть времени жил в скромной двенадцатикомнатной лачуге на Парк-авеню в Нью-Йорке и был знаком со всеми нью-йоркскими репортерами, редакторами-коммунистами, боксерами, профессорами экономических наук и барменами ночных клубов.
Это был крупный, неопрятный человек с благодушной походкой вперевалку, с подкупающей молодой улыбкой и очень себе на уме.
Ходили упорные слухи, что губернатор Близзард и полковник Мардук заключили между собой политическое соглашение, но кто кому обязался оказывать поддержку, было неясно, и майор Хомуорд не внес ясности в этот вопрос. Доктор решил, что он, возможно, и сам ничего не знает.
Вечеринка закончилась в кухне, как полагается всякой подлинно интимной вечеринке.
Кухня на Чарльз-стрит к этому времени совершенно преобразилась. Пиони энергично взялась за эту серую, пропахшую плесенью комнату, и теперь здесь радовали глаз белые стены с ярким узором, красные клеенчатые оборочки на полках и небьющаяся пластмассовая посуда — зеленая и красная. Трое приятелей уселись вокруг зеленого кухонного стола пить коктейли, и майор Хомуорд, сын самого шикарного портного в Западной Виргинии, и Плениши, выходцы со Среднего Запада, с одинаковым увлечением стали изливать связывавшее их чувство взаимной приязни в нежных звуках американской народной песни «Мэндн, Мэнди, сладкая, как сахарный тростник», позаимствованной в дебрях Дальнего Юга всеми нью-йоркскими мюзик-холлами.
Во время этого концерта Кэрри Плениш, возвратившись домой неизвестно откуда, заглянула в кухню, сморщила нос и сейчас же вышла.
Пиони выбежала вслед за ней:
— Иди познакомься с майором Хомуордом. Такой интересный человек и видная фигура в обществе!
— А мне показалось — просто старый дурак, — шепотом сказала Кэрри.
— Старый? Да он моложе папы!
— Ну и что же?
— Кэрри!
— Право же, мама, я не хочу быть дерзкой, но, по — моему, он похож на старого клоуна.
— Это один из умнейших и влиятельнейших людей среди борцов за общественное благосостояние.
— Право же, мама, не сердись, но меня не интересуют ни влиятельные люди, ни общественное благосостояние. Я предпочитаю спать. Спокойной ночи.
Пиони, огорченная, осталась одна в коридоре. О чем только думает молодое поколение? Она-то в шестнадцать лет была не такая. Она бы с восторгом согласилась помочь своей матери в почетном деле — снискать расположение важного гостя! А Кэрри…
Не успокоилась, пока ей не разрешили уйти из отличной частной школы мисс Клинк, где она общалась с дочерьми всяких видных людей, и поступить в эту ужасную, огромную городскую школу, полную ирландцев, евреев и макаронников! А до чего дерзкая! Когда Пиони заныла: «Но, деточка моя, мы с папой так старались, так экономили, чтобы отдать тебя в настоящую фешенебельную школу», — у нее достало нахальства ответить: «Так чем же ты недовольна, мама? Вот я перейду в городскую школу — и экономить не нужно будет». Ловить на слове родную мать! И вечно эти разговоры о биологии и черчении, и Эрнест Хемингуэй, и Джеймс Фаррел, и всякая такая ерунда! И притворяется скромницей, а сама носит эти джемперы, которые так обтягивают фигуру, что все видно…
Пиони вздохнула: «Просто не понимаю современных девчонок. Собственного дома для них вообще не существует!» — И она, как шарик, покатилась обратно в кухню и выпила еще один коктейль.
Позже, когда доктор Плениш решил, что пора усадить майора в такси и благополучно доставить его в резиденцию Уинифрид Мардук Хомуорд на Восточной 68-й улице, Пиони поехала с ними, и в такси они еще попели, и майор держал ее за руку, а она с гордостью думала, что вот ею интересуется один из тех редких людей, которые служат офицерами связи между миром богачей и трудовой интеллигенцией, и что именно это сочетание делает Нью-Йорк таким притягательным и совсем-совсем непохожим на Кинникиник, штат Айова.
Один из важнейших видов деятельности всякой либеральной просветительной организации составляет так называемая исследовательская работа.
Скажем, исследование проделок экс-преподобного Иезекииля Биттери.
Вы прочитываете в газетах от сорока до пятидесяти подробных биографий мистера Биттери, затем на имя вашего секретаря выписываете его собственные произведения и перечитываете все сначала. Затем засылаете шпионов в диковинных шляпах и в пальто с поднятым воротником послушать его публичные выступления. Таким образом, исследовательская работа позволяет вам установить, что брат Биттери-пустомеля и демагог, что в прошлом его обвиняли не только в систематической краже содержимого церковной кружки, но и в похищении самой кружки для хранения в ней редиски, а теперь он только потому не состоит на жалованье у всех фашистов, что по рассеянности пропустил одного или двух.
Годика через три сенатская комиссия вызовет в Вашингтон целый полк свидетелей и после долгого запугивания и закулисных воздействий установит, что мистер Биттери в прошлом — неистовый проповедник, а сейчас — не менее неистовый фашист.