– Мне снятся звезды, – сказал Фоменко. – Но они не как звезды, не из газа и плазмы. Они – дырки в космосе.
– Дырки? – переспросил Ярцев.
– Ага. Дырки, из которых на меня кто-то смотрит.
Ярцев одарил инженера недовольным взглядом.
– На тебя смотрит наше Государство. И премия в двести рублей. Не посрами первое и не лишись второй.
– Есть, – выпрямился Фоменко. Грузовик скатился по склону, и стал различим левый берег, перемычка котлована, озаренного прожекторами, намывные трубопроводы и устройства обвалования. В яме – с маленькой буквы, но и с большой тоже – бултыхался спецконтингент, бедолаги, перевоспитываемые всепрощающей Родиной и системой ГУЛАГа. За выполнение норм наряда им обещали скостить в три раза сроки. Они копали, падали, вставали, прокладывали в черной каше магистральные пульпопроводы, соединяли трубы на фланцах, падали и снова вставали. По тридцать зэков на двенадцатичасовую смену, по десять конвоиров, охраняющих бригады.
Грузовичок припарковался на пристани у котлована. Ярцев выбрался под дождь. Вода омывала лицо, он облизнулся, почувствовав медный привкус небесной влаги. Грохали копры. Рокотали компрессоры и перфораторы. Вспыхивали бенгальские огни сварочных аппаратов. Пахло паленым войлоком.
«Звезды-дырки, – подумал раздраженно Ярцев. – Надо же!»
Под подошвами скрипели доски. Прожектора выхватывали из мрака фигуры вохровцев. Их тени ползали по настилу. Окруженная колючей проволокой стройка здорово напоминала ад. Грешники и черти с винтовками… Ярцев мотнул головой, направляясь к воротцам под вышкой.
– Кто идет?
– Свои!
Солдат посторонился. Ярцев проковылял к краю котлована. Страшно болела нога, и ломило в висках. Быстрее бы домой. Снять сапоги. Стешка заварит чай. Завтра – душное таежное лето, Галина Печорская распишется на афише, Родина, олицетворенная в упитанном чиновнике, пожмет руку и щедро наградит…
Ярцев напряг зрение. Спецконтингент, как положено, месил грязь. Прораб следил за обвалованием, возможно, думая о судьбе апрельского такелажника. Пахала станция перекачки, жужжали пневматические сверла, а на воде денно и нощно трудилось судно – расчищающий дно Ахерона земснаряд. Отсюда Ярцев не видел ни членов команды, ни багермейстера.
Все выглядело обыденно, вот только… Мысль, как верткая рыба, сорвалась с крючка.
– Ну и где швах?
– Товарищ главный!
Ярцев обернулся. К нему в сопровождении молодого сержанта спешил Золотарев. Жилистый тип лет сорока, иллюстрация к теории Ломброзо. На земснаряде работали вольнонаемники, большинство строителей отбывали срок по политическим статьям, но бригадирами почему-то назначались криминальные элементы. Как Золотарев – убийца и грабитель-рецидивист.
– Что тут происходит? – поинтересовался Ярцев строго.
Золотарев лыбился, демонстрируя гнилые зубы, и норовил грудью прижаться к начальнику проекта.
– Идемте, товарищ главный. Картину маслом покажу.
Ярцев покосился на сержанта, который словно бы спал и ходил во сне. Вздохнул и поплелся за зэком.
– Товарищ главный, разрешите обратиться.
– Ну.
– Пацанам бы махорочки. – Золотарев заискивающе, снизу вверх смотрел на Ярцева и похрамывал, будто передразнивал начальника. – На пять закруток табачку осталось, ей-богу.
– Экономьте, – отрезал Ярцев. Прислушался к ночи – к гулу реки, шуму грунтовых насосов, выкрикам прораба – и вдруг понял, чего не достает на стройке.
– А где собаки?
– То-то и оно, – расплылся в улыбке Золотарев. И ткнул пальцем в пятиметровую эстакаду.
Псы забились под деревянную конструкцию. Не безродная шпана – сторожевые овчарки, чьи челюсти капканами смыкались на мышцах и костях беглецов. Сейчас они жались друг к другу, образовывая комок мокрой шерсти, и жалобно скулили. От этого звука у Ярцева заныло в солнечном сплетении.
– Вы чего? – удивился Фоменко, снимая фуражку и подставляя лысину дождю.
– Чуют, – сказал Золотарев мечтательно. Ярцев оторвал взгляд от перепуганных собак.
– Что чуют?
– Как донная матушка пробуждается. Как детишки ее рыскают в ночи.
Ярцев приоткрыл рот. Что-то мелькнуло сбоку: длинное, блестящее, неправильное. Соскользнуло с эстакады, как презерватив, наполненный водой, и опутало щупальцами Фоменко.
Все случилось молниеносно, на одном Ярцевском вдохе. И Фоменко даже не ойкнул. Тварь унесла его во мрак, легко, как соломенную куклу, словно инженера и не было. Лишь кепка свалилась в грязь, да пуще прежнего заскулили и задрожали псы.