— В порядке.
— Идешь последним, паси за тылами. Вперёд!
Все прошло отлично. Заминка произошла лишь на складе. Через пару минут после того, как они зашли на продсклад, оттуда вышел Антон с пустыми руками, его глаза выражали растерянность.
— Товарищ старший прапорщик!
— Что?
— Картошки нет…
— Как, совсем?!
— Ни одной. Несколько гнилых осталось. А так все ящики и мешки пустые…
Какое-то далекое воспоминание шевельнулось в памяти Пиночета. Откуда-то из глубин сознания нахлынул запах костра, горечь водки во рту, аромат ухи и свежесть речной прохлады. Все это, словно неожиданная большая волна, окатила утёс памяти и схлынула, оставив лишь капли влаги — какое-то плохое предчувствие. Правда, все-таки волна оставила какое-то маленькое зёрнышко. Зёрнышко сорняка. Но оно не родилось в воспоминание. Да и некогда было вспоминать этот ускользающий, как налим с ненадёжного перемета, эпизод из жизни.
— …Ну, хорошо, беги к Трофу, помоги ему с консервами.
Антон убежал. Пиночет вернулся к наблюдению. Капли влаги подействовали на зерно. Оно начало прорастать — воспоминание зародилось в глубинах сознания, не давая покоя. Но пока память не могла понять, что это за сорняк растёт. А то, что это сорняк, и очень ядовитый, Пиночет уже чувствовал. Он нервничал и бесконечно утирал пот. «Картошка, картошка… мать её итит! Куда она делась?! Перед нарядом я сам был на складе — ее там было до сраки! Мы еще с Сидорчуком по двести пятьдесят приложили… Где он сейчас?.. Куда могла деться картошка? Кто мог сожрать две тонны картошки за сутки?!»
Вскоре несколько ящиков с консервами, два мешка с мукой и сахаром, ящик с солью и чаем, оставшийся подсохший хлеб в полиэтиленовых мешках, были загружены в машину. Пиночет последний раз оглядел вымершую, ушедшую в небытие свою воинскую часть и дал газа. Ему почему-то казалось, что за сотни и тысячи километров никого не осталось в живых. Это просто они чудом избежали Апокалипсиса или Смерть придумала им более изощренную погибель.
Перед глазами промелькнули видения детского тельца, лицо Матвея, недавнюю утреннюю зарядку в части, когда огурцы умирали на турниках, фазаны долбили их по почкам, а старики курили в тени деревьев, пьяный хохот Сидорчука, жены с дочерью, которых он не видел уже десять с лишним лет, и нашедших более спокойного и обеспеченного отца и мужа… Он вдруг ощутил, что сейчас не выдержит, слезы брызнут из глаз, он завоет, как подстреленный волк, и со всей силы ударил кулаком по рулю. Мертвую часть огласил прощальный рёв сигнала.
…Тёпа внезапно очнулся от дневной дремы. Когда машина уехала, он сел на чурачок, оглядывая окрестности. Стояла такая тишина, что был даже слышен звук чиркающей спички на втором посту, где был Чиж. Некоторое время он еще выглядывал из окопа и разглядывал находящийся за внешним ограждением лес. Но постепенно солнце начинало пригревать форму, проникая внутрь, в тело, где разлилось теплом, расслабляя мышцы. Тёпа задремал, не выпуская, тем не менее, автомат из рук.
И едва его ушей коснулся какой-то шум, он тут же очнулся, вскочил и выложил автомат на бруствер. Звук усиливался, и вскоре можно было различить гул двигателя и шорох покрышек по гравию дороги. Солдат обрадовался — это ехала машина. Значит, с частью все в порядке. Да и что с ней, в конце концов, могло произойти?! Не выходит на связь? Да просто помдеж заснул!
Из-за леса выскочил запыленный пиночетовский УАЗик и подъехал к воротам. Во все стороны расплылась пыль. Из машины выскочил Антон и подбежал к воротам. Автомобиль заехал внутрь, начкар поставил его на свое место. Из него вылезли остальные. Тёпа выскочил из окопа и хотел уже бежать к ним, но что-то его удержало от бурного проявления радости. В их движениях, угрюмых голосах и односложных разговорах было нечто мрачное, как будто они только что вернулись с похорон. Тёпа почему-то подумал о Матвее. Они хотели после наряда забухать у Коти в кочегарке. Он подошел к начкару, распихивающему в солдатский подсумок, висящий на его ремне, магазины. На его плече висел АКС. Рядом с ним Троф вытаскивал маслянисто поблескивающие тела массивных танковых пулеметов.
— Троф, что там?