– Нет, ты сюда не за тем, чтобы тебя все узнавали, – сказала она.
– Вы это нарочно сделали? Зачем?
– Башня – это отбор. Я могла бы убить на тебя кучу времени, а выхлоп нулевой. Если ты устояла, ты должна быть здесь.
Я ожидала, что она подаст мне руку, но этого не произошло. Я продолжала карабкаться сама.
– Ты не упадёшь, – сказала Лада.
И после этих слов ступеньки, как будто стали шире и не такими скользкими. Мы вошли в кабинет. Меня усадили перед огромным окном. Лада дала мне лупу.
– Если что-то не понимаешь, смотри в неё, – сказала она.
– Что мне говорить нельзя?
– Ты можешь говорить всё, кроме неправды. Если соврёшь, кто-нибудь обязательно подаст в суд.
– А если я сама не знаю, правда ли это?
– На твой выбор. Если хочешь – можешь рискнуть.
Лада сказала, что теоретически мня, за то, что я говорю, могут убить, но такое бывает крайне редко. Иногда будут просить что-то говорить за деньги. В таком случае я должна вывешивать значок «р» и тогда в случае, если я сказала неправду, ответственность будет лежать на том, кто заплатил.
Для меня это было и сложно и прекрасно одновременно. Оказалось, что говорить вот так, понимая, что на тебя смотрит полгорода (и, тем более, могут подать в суд, боже упаси!) гораздо сложнее, чем говорить с подружкой. Но я начала. Я увидела, что в музее проходит выставка, и тут же рассказала про неё. Потом увидела, что двое влюблённых сорвались из окна и разбились о камни. Потом увидела, что губернатор ворует. Воровал он очень странно. Сначала переводил деньги на какие-то фирмы, потом эти фирмы переводили ему. Мне стало неловко, что я это увидела. Я не знала, как об этом рассказать, потому что если человек ворует, он должен подойти, украсть и убежать, а он это делал слишком умно. Я ничего говорить не стала. Перекинулась на премьеру в театре. Премьера была так себе, но мне было неприятно размазывать чей-то труд, и я просто отметила положительные моменты.
Когда я рассказывала о кошатнице, которая разместила в свое домике 128! кошек, вбежала Лада.
– Молодец, неплохо для начала, – сказала она.
Она села на моё место и разрешила мне посмотреть, как она работает.
Первым делом Лада рассказала о том, как ворует губернатор. Потом напомнила, что городские службы так и не отремонтировали дороги. Хотя в бюджете на это заложены… неплохие деньги, которые были потрачены на праздничный банкет мэра. В этот момент Лада была похожа на Лешего из книжки про троллей. Как будто ей в кайф было рушить то, что создавали другие. Я думала, что до такой крутизны моё мастерство никогда не разовьётся.
Ладу сменила другая женщина, тоже в возрасте. Она стала рассказывать про выставки и ещё какую-то фигню. После Лады эта женщина казалась вообще не профессионалом, а случайно забрёдшим сюда человеком.
Я подумала, что очень хочу говорить так же смело, как Лада, но, наверное, у меня это никогда не получится.
С этого момента я не просто стала пропускать универ, а стала пропускать его со смыслом. Теперь я работала на Башне. Сначала я несла какую-то чушь про выставки, но через месяц я наконец-то смогла говорить реальные вещи – как в больнице путают трупы, как в милиции берут взятки, как рейдеры захватили завод… А потом я запуталась. Так смотришь – и тот прав и этот. Допустим, у кого-то свистнули машину, потому что тот свистнул у кого-то другого акции предприятия. И кто прав, а кто виноват, не разобрать. Все подлецы, и все правы. Мы сидели с Ладой перед огромным городом, мы видели всё. Этот длинный кишащий муравейник, состоящий из мириад чьих-то интересов и печалей. Каждый наш день был длинной шекспировской трагедией. Настолько длинной и сложной, что я стала забывать об Амо. Он приходил ко мне только длинными бессонными ночами. Мы гуляли с ним по облакам и беседовали о замке, который строили тролли. И мне уже было всё равно, что на самом деле он никогда ко мне не придёт. Меня больше волновало, как бы ни соврать. А, если уж соврала, как бы кто ни подал в суд. Я увидела, что нашли труп мужчины. Оказалось, его убили после того, как на предприятии был рейдерский захват. Мы это сказали. Людей, которые заказали рейдеров, поймали, и стали жестоко пытать в милиции, потому что они не хотели признаваться, а у тех, других, в милиции были связи. Лада спокойно и откровенно рассказала о том, что в милиции пытают убийц.
– Блин, они убили человека. Я это видела.
– И что? От этого их не пытают?
– Нет, просто они же убили…
Лада пожала плечами и вышла в курилку. Я выбежала за ней:
– Вы говорите, что надо говорить правду. Только правду, иначе подадут в суд. Но они же убийцы. И правды тут никакой нет. Её не существует вообще. Их много этих правд. У одного она в том, что его друга убили, а у второго в том, что их предприятие захватили, а потом посадили в тюрьму и там пытают. И нет здесь ни правых, ни виноватых. Все неправы, и все пострадали.