– Нет, не научилась. Какая была, такая осталась…
Ботану передёрнуло:
– С этого момента поподробнее. Какая?
– Неадекватная.
Когда я сказала это, она просто взорвалась. Эта была её мозоль, на которую, видимо, много лет никому не было дозволено наступать.
– И в чём это я неадекватная? Я, что, крашусь в зелёный свет или хожу зимой в купальнике?
– Ты жить не умеешь. Как не умела всегда, так и до сих пор не умеешь.
– Да, зато получаю больше тебя.
– Не намного.
Как она была смешна в своём бежевом костюме, в своей уверенности, что жизнь удалась. Меня всегда бесила Ботана. Мне всегда было неловко за то, как по-дурацки она живёт. Может, по-этому я ощущала на себе ответственность за неё.
– Я тебе кое-что сейчас скажу. Не обижайся, просто подумай. Злата, Айдия, Вера вступили вовремя. Они за это имеют много. А ты получаешь гроши за то, что повязана с этим чудовищем. Тебе оно надо? Ты на краю. Ты ещё можешь уйти.
– Ты всегда считала меня дурой. А кто ты? Оглянись. От Гидры теперь не может уйти никто. Даже ты.
В этой суматохе. В этой погоне за деньгами и личным счастьем я не заметила главного. Теперь Гидра не была просто толпой придурков, которых слепила воедино круговая порука.
Гидра стала моим городом. Её щупальца, сплетённые из людей, которых я знала, лежали на дорогах, в администрациях города и края, в школах, в милиции. Даже в университете. Одного неловкого телодвижения этого чудовища хватит стереть с лица земли Владивосток.
Гидра теперь не была просто суммой нескольких (даже большого количества) индивидуумов. Гидра стала обособленным животным, которое питало все свои клетки тем, что покупала на озеро денег.
Нас, обычных людей, всё ещё было много. Очень много, в десятки раз больше, чем их. Но мы теперь перестали просто работать для всех и для себя. Мы все обслуживали Гидру. Гидра не могла ничего – ни выращивать картошку, ни выступать в Башне, ни преподавать в университете. Гидра могла только платить за всё, что делают другие. А впрочем, пока может платить, пусть платит.
Пока все ещё были счастливы, и никому это не мешало. Гидра улыбалась не только основным своим ртом, но и каждой клеточкой. Все они были счастливы, что кого-то обошли и теперь могут вершить судьбы. Кого-то – это меня, Ладу, моих родителей – всех тех, кто радуется своим знакомствам с Гидрой и тому, что хватило ума с ними не связываться так, чтобы оказаться в их плену.
Я хотела уже направиться домой, как встретила Правдина. Я, естественно, широко улыбнулась и поздоровалась. Он тоже поздоровался, только грустно.
– Вы сами-то как? – спросил он в своей вечной манере интеллигента называть всех на «Вы».
– Отлично. А вы?
– Я-то ничего. Но меня беспокоят дела в университете.
– А что случилось?
– Представьте себе, ректор выпустил приказ, в соответствии с которым Гидре разрешено входить в состав руководства вуза.
– По-моему, Гидра итак лезет изо всех дыр. Чего такого-то?
Правдин обомлел. Ему было непонятно то, что я сказала, в той же мере как было бы непонятно, если бы Ботана на гостах спросила бы, кто такой Шекспир.
– … как, чего? – только и смог пролепетать он.
Я поняла, что он, наверное, видит в этом что-то страшное. Да ладно! Они же такие же люди, как мы. Слепленные-повязанные, но… Те же. Вита никогда не перестанет быть сильной, самостоятельной, непрогибаемой. Ботана никогда не перестанет быть порядочной, честной и глупой. Амо… Ах, Амо! Он никогда не пойдёт на какое-нибудь дурнопахнущее дело. О чём вы, мой обожаемый педагог? Ничего не случится. Да, нам всем не нравится, что они стали такими. Но они от этого не перестали быть теми, кого мы знали. Они не перестали быть людьми!
А Правдин всё смотрел на меня огромными, не осознающими всей широты моего заблуждения, глазами.
– Как чего… Конец. Вот что.
– Не сгущайте краски, – ответила я и засмеялась. Скорее, чтобы успокоить себя, чем его.
– Я не сгущаю. Просто если Гидра заползёт на руководящие должности, она опутает всё здание, и университет рухнет.
– Да ну. Чё б он рухнул!
– Стены не выдержат, и крыша обвалится.
Его голос задрожал. Так задрожал, что эта тревога передалась и мне.
– Не может быть такого!
– Не только может, но и непременно произойдёт.
Я окинула взглядом Правдина. Он сейчас был похож на князя Мышкина из советской постановки «Идиота». Такой же чистый, и такой же растерянный. И только в этот момент я поняла, почему рухнет университет. Человек, жизнь которого – это «Процесс» Кафки, «Лысая певица» Ионеску, «Трёхгрошовая опера» Брехта, Шекспир… Кто ещё из великих шизофреников составляет мир этого человека? Ему даже женщина не нужна, чтобы гулять по облакам. Его мир – это пугающее, ирриальное небо мировой литературы. Но жизнь – это не Гамлет, где из всех главных героев не выживает никто. В жизни никто не превращается в жука и не говорит одними гласными звуками. Жизнь не делится на мерзавцев и ангелочков. Жизнь – это всего лишь энное количество людей, которые существуют на определённой территории, пользуются достижениями всех эпох, которые были до них, и хотят всего три вещи: комфорта, безопасности и самореализоваться. Не надо думать, что Гидра – это страшное, злое, прожорливое чудовище. Это всего лишь люди, которых мы с вами знаем. Когда они поймут, что быть Гидрой плохо, Гидры не станет. Вот и всё. Не надо думать, что она сметёт университет. Университет смести невозможно! Он появился спустя 20 лет после того, как появился Владивосток. Все люди, которые живут во Владивостоке, в нём учились. Мало того, во Владивосток приезжают со всех окрестных деревень, учатся, пару лет работают, и уезжают.