Всё, что построено в городе, построено для тех, кто сюда приехал учиться. Университет – это и есть Владивосток. Уничтожить его – это значит уничтожить город. Что за глупость такая – рухнет университет? А где люди будут учиться? Это ж нереально, чтобы нигде не учились…
Все, кто стал щупальцами Гидры здесь, учились в этом университете. Они его просто не смогут разрушить! Я посмотрела на здание университета. Его позолоченная крыша отражала лучи солнца. Возле него толпились студенты. Курили, разговаривали, смеялись. Университет окружали статуи в стиле сюрреализма. Корпус, хоть и посеревший от времени, выглядел огромной нерушимой глыбой. Щупальца Гидры. Щупальца страшной, всепроникающей Гидры, на фоне университета казались тонкими лианами. Нет, не рухнет. Никогда не рухнет.
15.
Я пришла на работу, села перед окном. Мой Владивосток… Такой офигительный. Такой большой. Такой свободный. Во что он превратился? Город, некогда раскрашенный цветной рекламой, граффити, киосками, стоящими где кому вздумалось… Город, который горел по ночам миллионами огней, а днём превращался в длинную реку из безупречных японских машин. Что с ним стало?
Его окутала паутиной эта чудовищная Гидра. Я вышла в эфир и начала:
– Вы не заметили, что наш город изменился? Вы не заметили, что на Луговой висело десять рекламных растяжек? Их сняли. Якобы они портили архитектуру города. Однако остаётся вопрос: почему реклама пива, реклама кроссовок, что они там ещё рекламировали… Портит архитектуру города, а вот аналогичная реклама новой восхитительной веры, президента, и, конечно, нашей обожаемой Гидры, размещённая на тех же носителях, не портит? Вы считаете это нормально? Вы считаете, нормальным, что в суд из десяти компаний, проплаченную рекламу которых сняли, обратились только три. И, естественно, проиграли.
Ректор Университета выпустил приказ, что на руководящие посты в университете разрешено брать только граждан, состоящих в Гидре. Преподавательский состав в шоке. Люди уверены – если Гидра будет занимать руководящие посты, она опутает здание Университета, его конструкция не выдержит, и он рухнет.
На остановке Первая речка были незаконно снесены три киоска. Их просто схватило в охапку одно из щупалец Гидры, и выкинуло вон. Местная ячейка объясняет это тем, что у киоскёров не было документов на землю. Однако вы можете видеть – это далеко не так. Договоры аренды у вас перед глазами, они действуют до декабря следующего года.
А ещё хотелось бы отметить…
Связь прервалась. Я не поняла, почему, и стала осматривать, какой из проводков не работает. В этот момент дверь распахнулась, в эфир вползло щупальце. На его конце была Люба, моя бывшая одногрупница, любовь моего любимого Амо. В общем, неплохая девчонка.
– Привет, Люба, чё-то аппаратура глючит. Ты чего это?
– Здравствуйте, мы, как Ваш основной рекламодатель, выражаем своё неодобрение информацией, которую вы пускаете в эфир…
Люба, с которой мы проучились пять лет, смотрела на меня стеклянными глазами, как будто вообще меня не знает, как будто то, что она в Гидре, важнее всего её прошлого, университета, киосков, всего нашего города. Как будто договориться не получиться – нечего и пробовать. Я ответила ей в том же духе:
– Я всего лишь исполняю свои служебные обязанности. Мне от руководства никаких ограничений по информации не поступало.
– Тогда я хотела бы переговорить с Вашим руководством.
Если бы всё зависело от меня, я послала бы к чертям это хреново щупальце. Даже если бы мне стали платить меньше. Но… всё зависело не от меня. Я не могла распоряжаться всем одна. У меня есть Лада, которой может за меня влететь. Я выбежала в коридор, стала стучать во все двери, за которыми она могла быть, и за которыми её никогда не бывало. Сколько это длилось? Минут пять? Нет, гораздо больше. Иногда время, которое показывают часы и время, которое кажется тебе, несоизмеримы. Этот год пролетел, как будто за день. А эти чудовищные пять минут длились как будто неделю. Нет, даже больше – месяц. Нет. Всю жизнь. Меня колотил страх. За эфир, за Башню, за себя, за Ладу… И ещё за что-то, что я не могла обозначить словами. Когда напряжение приблизилось к точке кипения, к его 100 градусам по Цельсию, когда вот-вот, и я в бессилии сползла бы по стене и стала, как идиотка, посреди коридора обливаться слезами, откуда-то вынырнула Лада.