– Что ты здесь делаешь? Тебя сожрут, пошли.
На его лице была растерянность и недоумение.
– Ты с ума сошла. Мои ноги слеплены. Я уже не могу.
– К чертям ноги. Тебя сожрут. Цепляйся в меня, я тебя вырву.
– Я не могу. Ноги…
Лучше Амо без ног, чем отсутствие Амо. Я стала реветь в голос так, как ревела в шесть лет, когда мне не покупали игрушки. Я ревела на всю улицу, искривив лицо в страшной гримасе.
– Пошли. Я тебя вырву, – орала я сквозь слёзы.
– Я не могу. Я скован. Надо продумать план… Как вырваться так, чтобы ничего не было.
– Да уже всё было. Ни секунды нельзя думать. Надо просто выйти отсюда и всё.
– Это невозможно.
Я заметила, как Амо оглядывается. Как будто ему было неловко от того, что он меня знает. Мне стало так противно, что едва смогла сдержать тошноту, которая подкатила к горлу.
– А если сожрать кого-то придётся, сожрёшь?
– Этого не случиться.
– Это только что случилось. Теперь вы будете жрать друг друга, потому что жрать нечего. Сожрёшь? Сожрёшь человека?
Глаза Амо стали холодными и злыми.
– Сожру. А, если надо, сожру тебя. Только вот жрать нам есть что. Нам все обязаны отдавать 90 процентов продуктов. И твои папа с мамой тоже. Передавай им привет, мы скоро зайдём.
Когда я последний раз говорила с родителями, папа сказал, что времена уж не те, но по-маленечку они живут. Как так по-маленечку? У моих родителей двести тринадцать коров, две сотни куриц, 30 поросят, два гектара. Если они будут отдавать почти всё Гидре, им будет нечем платить рабочим. Если они не смогут платить рабочим, у них не останется ни свиней, ни коров, ни угодий. У них не останется ничего. Как они могут жить по-маленечку, если у них больше ничего не останется? Дело всей их жизни погибает, и они смогут жить. Разве такое бывает?
Я отшатнулась и побрела, но Амо позвал:
– Фрида. Фрида, подойди.
Я подошла. Он взял рукой мою голову так, что моё ухо оказалось возле его губ. Я чувствовала его тёплое дыхание. В этой тёмной, пасмурной, холодной осени его губы – единственное, что могло согреть.
– Завтра в шесть я буду на площади. Я попробую отделиться.
– Я в село.
– Завтра в шесть. На площади…
– Я не могу. Я буду в селе.
– Будем в селе в среду. Завтра приходи…
– Я не могу, я еду домой. Меня не будет в городе.
– Поедешь послезавтра.
– Послезавтра может не остаться ни одной коровы. Я поеду сейчас.
– А завтра может не остаться меня.
– Но коровы, в отличие от тебя, не виноваты…
Мне уже было всё равно. Я пыталась его вырвать. Он решил перестаховаться. Меня интересовало только то, что осталось от нашего хозяйства. Я не буду его спасать, догонять, обнимать, целовать. Нечего плевать в протянутую тебе руку. Выкручивайся сам, а я поехала заботиться о своей шкуре.
21.
Автобус был всё тот же старый и потёртый. По нему было видно, что часа через два он, непременно, сломается. И всё же это было лучше, чем всё, что произошло со мной сегодня. Привычно я сунула в руку водителю деньги. Привычно села у окна и откинулась в мягкое кресло. Привычно холод проникал в каждую клеточку. Когда в автобусе слишком жарко или слишком холодно, я всегда засыпаю. Хорошо привычно заснуть в автобусе – единственном, что осталось от твоего города и твоей жизни.
За окном пылились пожухлые листья и стояли деревья в своей потрясающей обнажённости. Наверное, на пригородной трассе всегда будут стоять эти голые деревья, напоминая, что мы потеряли. Обычно, проезжая этот отрезок пути, я начинала думать о каком-нибудь счастливом будущем и о каких-нибудь великих свершениях и… засыпала. Пригород Гидра почти не тронула – только посыпала мишурой дорогих коттеджей. На таких длинных ножках что, казалось, они вот-вот упадут. Мне представлялось, что дома я придумываю, куда загнать коров так, чтобы Гидра своими миллионами глаз их не заметила. Потом…
Я проснулась от того, что автобус остановился. Люди о чём-то переговаривались и ходили по салону. Автобус сломался. Я вышла, угодив ногой в лужу. Мороз окутывал всё тело, проникая под негреющую осеннюю куртку. Как сейчас необходимо дыхание Амо. Я вспомнила, как его жёсткая жилистая рука взяла мою голову, и отдала бы всё, чтобы почувствовать это снова. Как сейчас нужно его дыхание, жарко бьющее по ушам. Если бы вокруг на расстоянии ста метров был бы хоть один киоск, я бы влила в себя стаканчиков пять чая… Но киосков не было. Пять стаканов горячего чая или дыхание Амо, что, в принципе, одно и то же. Необходимо и то, и другое. Нет ни того, ни другого.