Водитель ковырялся в колесе, пугая нас тем, что мы здесь заночуем. Если бы я была кошкой, я бы свернулась клубком. Я не была кошкой.
Набрала на мобильнике маму, сказала, что сейчас приеду. Мама обрадовалась, сказала, что тефтелек сделать не получится, но пюре с моими любимыми огурчиками и горячее молоко обеспечены. Я не задумалась, почему не будет тефтелек. Я просто физически ощутила, что хочу быть дома, который не тронула Гидра, в котором из крана бежит вода, а на столе что-то есть. По каким-то изотерическим учениям. А может, языческим, а может шаманским, а может, просто по философии, которую придумала Вита… Не важно. Кто-то верит, что материя – это энергия. То ли холодная энергия, то ли сжатая… душа человека – это тоже энергия. И если энергией разума и души высвободить своё тело от условностей материального мира, можно одним усилием воли перенести себя из одной точки земного шара. В какую угодно без автобусов, катеров и самолётов. А если представить, что время – не придуманный человеком механизм для измерения собственной жизни, а прямая, по которой ты движешься из точки А в точку Б, что будущее, также реально и неизменно, как прошлое, можно очутиться в мире, в котором Гидра сдохла, а те, кто был в ней, всё восстановили. И мир стал, конечно, не хорош и не идеален, а, хотя бы адекватен. Такой, какой он был до Гидры.
Я закрыла глаза и представила, что очутилась дома. Нет, я не где-то в Черниговском районе. Я дома. Я села за стол и пью молоко. Мама рассказывает о том, как Изаура, её любимая корова, засунула голову в курятник… Моих мыслей, моего желания, моей невыносимой усталости от полугодовой борьбы должно хватить на то, чтобы превратиться в энергию и оказаться дома. Но… Я не перенеслась домой. Телепортация невозможна. Материя материальна. Человеку, чтобы жить, нужны деньги, еда и крыша. Это закон. Ненарушаемый и абсолютный, в отличие от толмутов бреда, которые каждый день калякает Гидра.
Водитель по-прежнему бегал вокруг потёртого автобуса. Холод по-прежнему пронизывал каждую клеточку. И деться от этого было некуда.
Через полчаса, когда я окончательно продрогла и стала покашливать, мы тронулись. Через три часа я была уже дома. Мама выбежала всё в том же изношенном халате, в котором она была, когда я поступила на первый курс. Отец – в том же трико, в котором ходил всегда. Наверное, с момента моего рождения. Мама слегка поседела, у отца морщины стали глубже. А так… почти не изменились. Они стали хлопотать по хозяйству и расспрашивать, как в городе. Мы сели за стол. Отец поставил бутылку бражки. Мать вытащила маленькую банку огурцов и выложила три штуки на тарелку.
– Папа, где коровы?
– Милагэрэс в стойле…
– А остальные?
Отец отвёл глаза.
– Налог бешенный, сама знаешь.
– Эта тварь всё сожрала. Но мы-то живём. Живём по-тихонечку. Ужаться, конечно, пришлось, но мы не жалуемся. Нормально живём. По сравнению с людьми, прилично даже, – сказала мать.
– Пойдём, кое-что покажу, – отец хитро подмигнул мне.
В курятнике, в котором не осталось кур, была выкопана яма, в которой хранилось несколько мешков картошки, соленья-варенья. Продукты, которых, конечно, может хватить на двоих, а если очень ужаться, то и на троих человек. Всё, что осталось от огромного фермерского хозяйства с двумя сотнями голов скота, рабочими, гектарами урожая. Всё, что осталось от хозяйства, которое заработало мне на домик.
– Так что, мы живём по сравнению с людьми.
А кто люди? Алкаши, которые кормятся тем, что бабушкам рубят дрова и насобирают в лесу, а пьют всё, что горит…
Когда мне было четырнадцать, я ненавидела их за то, что они возятся в коровьем говне и прикидывают, как бы спихнуть яйца на рынке так, чтобы не оказаться в прогаре. Я не замечала, что в этой, двадцать лет пьющей деревне, мои родители – единственные люди, которые не расклеились от того, что развалились совхозы, а стали вкалывать, давать на лапу ментам и ветврачам, сажать картошку, доить коров, резать свиней…
Эти люди положили жизнь на то, чтобы не жить в бедности. А теперь отец рассказывает с умилением, с прибаутками, с ощущением своего превосходства о том, как обманывает эту чёртову тварь тем, что в стене продолбил дыру для продуктов, накопал погребов. Это всё он делал вместо того, чтобы увеличивать поголовье, покупать гектары, разъезжать по селу на новой тачке.