И в самом деле, в хороший день, на пустом галечном ложе, над тонкими струями веером бившей шумливой речки, под облаками, слегка, вроде как яичный белок, взбитыми на синеве неба, между стенами ущелья цвета старинной охры, — мост стоял ничего себе и даже казался в уходящем покое своих четырех ряжей красивым. Но куда же и почему запропала красивость?
Подойдя ближе, начканц увидел своего бузотера — это был молоденький паренек, скромняк и тихоня, не имевший с начала работ ни одного замечания. Он стоял к группе рабочих, неотступно глядевших не туда, где левая дамба и куда другие глядели, — там весь скат был почти обнажен от камней, и люди сверху бились, чтоб остановить размыв, — а они глядели поближе, на крайний слева ряж. По виду ряж был как остальные.
Рабочие между собой переговаривались насчет практических вещей: как крепили ряжи, сколько и какого сыпано в них камня, всухомятку сыпано или на растворе; но каждый знал, что цемента на постройку не пошло и фунта. Все они были согласны между собой насчет моста; но если технолог брал его глазом как материал и женщины тоже взяли глазом как часть пейзажа, то эти рабочие–землекопы, так же как стоявшие подале плотники и работавшие на дамбе щебнебойцы и камнеломы, — все они брали мост не на глаз и даже не видели его целиком, а судили по седьмому чувству людей, делающих вещи: «Рази это в наших местах мост?»
Если б кто пожелал вытянуть из них замечания посущественней, то добился бы разве что одного. Каждый по порядку навел бы критику, касающуюся детали, ему понятной: место под мост неладно, под самым напором, берега тут некрепкие, дамбы для красоты заделаны, а толку мало, ряжи частые, большой воде пройти тесно, крепежу недостаточно, главное же дело — не соответствовал мост «нашим местам»: капризному нраву горных речек, который — нрав этот — был досконально изучен рабочими: «На живую нитку делали».
— А когда наш брат, рабочий, на живую нитку делает, не жди, брат, толку. Ежели ты всю правду хочешь, вон гляди толк–от каков: и стоит мост, да не работает.
Услыша громкую и спокойную фразу рабочего, суммирующую воедино все, что сегодня вокруг моста говорилось, Захар Петрович почувствовал легкое и неожиданное беспокойство впервые за весь день. Не то чтоб усомнился в мосте — мост был незыблем, как его система, и не то чтоб серое мужичье на миг выложило ему свой резон, — «тьфу на их замечанья», мысленно сделал Захар Петрович: будто уж мог бы рабочий больше инженера знать и глубже его судить!
— Да чего ты понимаешь, колесо немазаное, — проговорил он с великим и убежденным презреньем, не очень, правда, громко, когда прошел мимо.
И тем не менее беспокойство он ощутил настолько, что решился пройти на ту сторону, к начальнику участка, — не случилось бы чего, мелкой какой прорухи! Всеобщее настроение показалось ему опасно: спички недостает. Хоть и облегчили участок от беспокойного элемента, а рабочий — вот он каков: и тихоня заговорил хуже бузотера.
Полный горечи и презренья, он отстранил рукой Авака и, не слыша, что ему кричат, быстро прошел тем же путем, какой за полчаса до него проделал Левон Давыдович.
Начальник участка, охрипший от крика, был внизу, под мостом, где крепили дамбу, но когда Захар Петрович, человек комнатный, с большим трудом до него добрался и хотел заговорить, держась ради предосторожности за спину рабочего, он увидел, что Левон Давыдович странно как–то стоит, деревянно и без всякого оживления, а ближе подойдя — рассмотрел его лицо.
Отсутствующим, недвижным взглядом начальник участка глядел прямо в воду, туда, куда смотрели и рабочие с другого берега, на ближайший к ним ряж, смотрел удивительно, — начканцу припомнилась мать его над больным братом, — так только мать и глядит, зная, что умрет ребенок.
Но ведь ничего как будто, стоит ряж… Невольно, покоряясь неподвижности этого взгляда, Захар Петрович с гнетущим чувством стал тоже глядеть и заметил наконец кое–что, самую малость. Водою давно сдвинуло и захлестнуло камни, горстью насыпанные вокруг ряжей, вода поднялась теперь выше. И вода медленно расшатывала ряж, словно слабеющий зуб во рту, незаметным плавным, сильным движением, взад–вперед, как душит жертву страшная судорога смерти.
Только в эту минуту правда дошла до сознания Захара Петровича. Ничего не сказав и не спросивши, как кошка, быстро, где по спинам, а где хватаясь рукой за чужой пояс, вскарабкался он к мосту и услышал остережения: уже ни с той стороны на эту, ни с этой на ту без очень важного, начальником участка данного приказа не переходил народ. Вместо Авака у настила выстроились пять человек с той стороны, и цепь была с этой.