Как-то вечером заведующий научно-исследовательским отделом пригласил Сюнскэ в ресторан. Давненько он там не бывал! Мягкий свет, приглушенная музыка словно снимали глубокую многодневную усталость. Водка была холодная, в бокале плавал кусочек льда. Тонкий, брызжущий свежестью аромат лимона приятно щекотал нос. Сюнскэ, смакуя, пил обжигающий хрустально прозрачный напиток. Заведующий потягивал хайболл и молчал. Ему тоже изрядно досталось в последнее время. Хоть они и работали в одном здании, но с тех пор, как началась паника, виделись очень редко. Когда бокалы были наполнены по второму разу, они наконец разговорились.
Сюнскэ сокрушался о загубленных крысами лесах, подробно рассказывал обо всем, что успел до сих пор предпринять. Поделился и новой своей идеей: надо спешно привлечь школьников — они будут разбрасывать химикаты в лесу и в поле; за каждую уничтоженную крысу им будет выплачиваться премия.
— Не знаю, что это даст. Ясно одно — надо вовлечь в борьбу население. Крысы накатываются неудержимой лавиной. На месте одной убитой появляется десять новых.
Ученый слушал его и молча кивал. Потом сказал со смущенным видом:
— Подумать только, а я ведь тебя недооценивал.
— Вот как?
— Видишь ли, после истории с проектом я решил, что ты это дело забросил. Ты же тогда совсем не протестовал. У меня создалось впечатление, что ты на все махнул рукой. Я так и видел: придет весна, начнется крысиное нашествие, а ты станешь потирать руки и злорадствовать — вот вам, допрыгались. Считал тебя этаким гнусным типом.
Сюнскэ глотнул водки. Ему вдруг захотелось излить душу. По крайней мере, человек этот не бросает ему дурацких обвинений, не то что его сослуживцы — те с перепугу совсем обалдели, — и потом, ведь это он первый рассказал Сюнскэ о гигантских масштабах надвигающегося бедствия. А когда на работе все презирали Сюнскэ, подтрунивали и даже издевались над ним, это он, зав научным отделом, щедро снабжал его всеми необходимыми материалами…
— Но я и не думал опускать руки. Я заранее знал: мой проект обречен — и все-таки подал его, чтобы было потом чем козырять.
Допив водку и заказав официанту хайболл, Сюнскэ продолжал:
— Ведь вы помните, я подал его прямо начальнику департамента. Обошел своего зава. Иначе было нельзя: пока проект гулял бы по инстанциям, низкорослый бамбук успел бы дать семена. Ну а начальнику департамента лень было с ним возиться, и он вызвал моего шефа. Шеф, ясное дело, полез в бутылку: как это подчиненный действует через его голову? Меня стали обвинять в прожектерстве, намекали даже, что я одержимый. Я понял — тут ничего не поделаешь. И сделал «налево кругом».
— Да, твой шеф тогда готов был тебя в порошок Стереть. А у меня было тяжело на душе — втравил тебя в эту историю, а расплачиваться пришлось тебе.
— Ну ничего. Ведь крысы и в самом деле расплодились. Пусть мы тогда потеряли на этой истории два очка, зато сейчас — четыре очка в нашу пользу, а то и все шесть. Так что вы из-за меня не расстраивайтесь. Ведь, в конечном счете, я выиграл. А представьте себе, что получилось бы, вздумай я тогда протестовать, настаивать? Каково пришлось бы теперь начальству, завалившему мой проект? Положение было бы просто отчаянное. Меня бы люто возненавидели. Да я бы и сам влепил себе единицу за такое идиотство.
— Значит, поэтому ты и молчал?
— Да. Я решил: при минимальной затрате сил добьюсь максимального эффекта. Иными словами, применю тактику «минимакс».
— «Минимакс»?! Ты сам придумал это слово?
Собеседник отвлекся от темы. Видно, в нем проснулся ученый. Сюнскэ поспешно предпринял обходный маневр — не признаваться же, что термин этот он позаимствовал из вычислительной техники. Остановив проходившего мимо официанта, он потребовал заменить хайболл: тот, что им подали, — жидкий и пресный, как спитой чай. Маневр удался. Ученый оставил свои этимологические изыскания. Но теперь Сюнскэ пришлось еще хуже. Ученый был под хмельком и коснулся его больного места: