Неделю тому назад за поимку каждой крысы была объявлена премия в десять иен. Началось развернутое наступление — приказ был передан по радио, о нем кричали газеты, во всех городах и деревнях трех префектур были расклеены плакаты и воззвания. В пострадавших районах мобилизовали всех школьников. Снарядившись ведрами с отравленными лепешками, дети развернутым строем шагали по дорогам, пересекали поля, прочесывали рощи, взбирались на пригорки. Грузовики подбрасывали все новые и новые подкрепления. Приманку раскладывали перед крысиными норами. Препарат «1080» действовал безотказно: к утру повсюду валялись серые трупики. Ничтожное количество этого сильнейшего яда мгновенно парализует нервную систему крыс. Не успев спрятаться, они околевали на месте.
Соблазненные премией, в атаку на крыс включились и горожане. Люди устраивали драки из-за капканов-«тысячеловок». Их ставили у всех щелей и дыр, у выходов сточных канав, в амбарах. Пойманных крыс сносили в полицейские участки и в сельские управы. По нескольку раз в день префектура посылала за пленницами грузовики, и их доставляли в отдел Сюнскэ, где они на короткий срок вновь обретали кажущуюся свободу. Отсюда ящики с крысами рассылались в университеты, больницы, научные институты, на эпидемиологические станции. Вредители становились подопытным материалом для изучения законов наследственности, причин нарушения ориентации, различных реакций крови.
Однако это благополучие длилось всего четыре дня. Лаборатории, еще недавно слезно молившие прислать им побольше крыс, теперь взвыли — все виварии были забиты до отказа. Когда их сотрудникам предлагали по телефону новую партию, они только орали в ответ или просто швыряли трубку. Сюнскэ пришлось решать эту проблему самому. На заднем дворе управления он обнаружил огромный бетонный чан для мусора. В этот-то чан и стали сбрасывать крыс; их заливали бензином и поджигали. Даже издали был виден высокий столб пламени. Дикий, душераздирающий визг проникал во все уголки здания. Иногда какая-нибудь крыса в отчаянном предсмертном порыве выскакивала из чана и мчалась через двор, охваченная огнем, но, не пробежав и нескольких метров, падала мертвая. Если ветер дул в сторону дома, во все комнаты проникал мерзкий удушливый смрад. Из открытых окон на Сюнскэ изливались потоки брани, а он, как ни в чем не бывало, стоял у бетонного чана, скрестив руки на груди, и бесстрастно следил за ходом массовой казни. Сперва сослуживцы ему помогали, — из чистого любопытства, — но крысам не видно было конца, и всем надоело возиться с этой пакостью, так что Сюнскэ пришлось в одиночку убирать огромные кучи обуглившихся крысиных трупов. Иногда появлялся заведующий научно-исследовательским отделом, подходил к чану. Видя, что Сюнскэ как зачарованный глядит на бушующее пламя, он говорил:
— Малый Освенцим…
— Н-да… Хоть это и крысы, но уж очень их много. Невольно чувствуешь себя убийцей, — отвечал Сюнскэ и зажимал нос, не в силах вынести омерзительной вони.
Однако на самом деле он испытывал в глубине души какое-то странное удовлетворение. Должно быть, от сознания власти над жизнью и смертью этой огромной серой армии. Впрочем, есть вещи, о которых не принято говорить вслух. Если их втиснуть в точные рамки слов, они производят по меньшей мере нелепое впечатление. И Сюнскэ молчал…
Каждый день люди, ласки, кошки и ястребы устремлялись в атаку, но нигде — ни в деревне, ни в городе — крысиная сила не убывала. Обглоданные деревья, облысевшие поля, изгрызенные стены амбаров… В поисках пищи крысы все больше и больше наглели. В управлении целый день надрывались телефоны. Каждый звонок приносил какую-нибудь ужасную весть: за одну ночь крысы сожрали соломенную крышу на домике углежога, они насмерть загрызли ребенка, заснувшего на гумне, — когда за ним пришли, из его разодранного горла один за другим выскочили три окровавленных серых убийцы. Сюнскэ понимал, что началась борьба не на жизнь, а на смерть. В городе крысы заняли все ходы канализационной сети. От капканов и яда прок был только в первые дни. Крыс выручило тончайшее обоняние — они научились распознавать опасность. Потери серой армии всё сокращались. Число погибших и взятых в плен стремительно падало. И каждый вечер с глинистых берегов реки доносился истошный визг, похожий на смех сумасшедшего. Заслышав его, люди немели от ужаса.