Сюнскэ открыл было рот, чтобы возразить, но тут же смекнул, что только поставит себя в невыгодное положение. Решительное лицо начальника департамента, острый блеск его глаз, твердый голос — все говорило о том, что он теперь не отступит ни на шаг. Зав поставил рюмку на стол и украдкой поглядывал то на одного, то на другого. Стоит Сюнскэ заговорить, и зав тут же набросится на него. Сюнскэ опустил глаза и принялся ковырять зернышки черной икры.
«Отомстил-таки шеф, — подумал он. — Взял реванш за историю с ласками».
Зав молчал, и Сюнскэ отчетливо понял — это его рук дело. А он-то обрадовался тогда, решил, что поймал эту гадину! Дурак, ах, дурак! Они без труда заманили его в ловушку и теперь собираются сделать соучастником преступления. Как знать, может, весь этот гнусный фарс, этот их подлый «манифест об окончании войны» придумал начальник департамента или даже сам губернатор. Но втянуть в их затею Сюнскэ, запутать его вызвался этот дохляк с больным желудком, вонючка поганая.
— Прошу вас присутствовать на завтрашнем заседании. Там и договоримся о подробностях. В общем, мне кажется, вы все поняли.
Начальник департамента аккуратно завернул свою трубку в носовой платок и поднялся. Потом, видя, что Сюнскэ упорно молчит, неожиданно изменил тон, снова стал светски любезным:
— Как только кончится эта возня с крысами, буду рад видеть вас у себя. Отвлечемся от политики, посидим, послушаем Тосканини.
В глазах эстета на мгновение засветилась грусть. А может, это была ирония над самим собой. Начальник раскланялся и вместе с завом вышел из кабинета.
Оставшись один, Сюнскэ прислушался. Сквозь тонкую стену, отделанную золотисто-зеленым песком, доносился рев бурного потока. Вздувшаяся от вешних вод река бежала прямо под окнами. Там, внизу, на самом дне ночи, копошились, пищали и шмыгали серые твари.
Сюнскэ невольно пришла на память радиостудия, где записали на пленку его беседу. Какая там тишина! Толстые стены и стекла, тяжелые портьеры не пропускают ни единого звука извне. На всей земле не найдешь такого тихого места, как радиостудия. Там человек отрезан от внешнего мира. Люди, дающие ему указания, отделены от него толстенным стеклом. Он и понятия не имеет, какие бури бушуют в мире в этот момент. Он делает свое дело и пребывает в неведении до самой последней секунды, покуда не грохнет взрыв. А, выражаясь фигурально, этот приказ начальника департамента, в сущности, и означает: «Отключить студию!»
Древний, затасканный прием. В нем нет ничего оригинального. От слишком частого употребления он давно обветшал. Власть имущие прибегали к чему всякий раз, как в стране разгорались страсти и их собственная безопасность оказывалась под угрозой. И вот тогда, чтобы отвлечь народ, они принимались внушать ему, что причина его возмущения — просто-напросто призрак, мираж. Их маневр как будто бы удавался. Но потом все равно где-нибудь грохал взрыв.
А ведь в тот раз, в ресторане, ученый все это предсказывал. И оказался прав.
Из вестибюля донеслись голоса — шеф прощался с начальником департамента. Потом в коридоре послышались шаги и громкий смех — шеф возвращался в кабинет, болтая со служанкой. Сюнскэ поспешно поднялся.
Выход один. Вот только хватит ли умения? Завтра на заседании взвалить всю ответственность на шефа. Для этого есть два пути. Во-первых, шеф возглавляет комиссию по борьбе с крысами. Подчеркнуть это — значит лишь соблюсти обычную субординацию. Во-вторых, за последнее время он, Сюнскэ, стал в руках оппозиции главным орудием для борьбы с префектурой. Так что если теперь огласить «манифест об окончании войны» будет поручено ему, а потом это грязное дело раскроется, у членов оппозиции кровь закипит в жилах. И тогда префектуре ничем уж не оправдаться. Нужно будет им намекнуть на это. Но говорить придется обиняком. Да, вот еще что — надо сделать так, чтобы зав снова не напортил ему чем-нибудь. Значит, надо срочно его умаслить. А для этого, в первую очередь, забыть про его незаконную сделку с торговцем ласками. Против него все улики — накладные, клейменые ласки, да и сам он признался, что Нода его угощал в ресторане. Словом, было бы только желание, а притянуть его к суду можно в любой момент. Вот так. В крайнем случае, пойдем и на это. Но только в самом крайнем случае — ход не из лучших. Что ж тут поделать, положение жуткое, того и гляди, начальство навалится всей своей тяжестью и раздавит тебя.