Точка ее жизни. Вот такая — рыжая головка плоско лежит на асфальте, лицом вниз, так плоско, что кажется — там и нет никакого лица. Она покрасила волосы. Она совсем маленькая, похожа на ребенка, если бы не дряблая кожа голых рук. Вывернутых. Толпятся соседи, всякие любопытствующие, на крыше что-то измеряют, какие-то расстояния… фотографируют. Долго измеряют, обстоятельно, но, кажется, уже заканчивают. Сейчас ее поднимут, Сян-цзэ не хочет видеть ее лица, того, что было лицом. К ней приближается Иван, значит, ему уже сообщили. Быстро приехал. Она обнимает его, да, это было… только очень давно. Его тело.
— А ты… Ты думаешь, она оступилась? Как ты думаешь? Она ведь не покончила с собой?
Его губы дрожат и подбородок. Его не удивляет, что тут оказалась Сян-цзэ, это в порядке вещей. Она гладит его по спине и не смотрит туда, где санитары и носилки… Утром Сян-цзэ поняла, что не знает почтового адреса Ольги, что не сможет ей написать. Она заехала посмотреть номер дома и увидела толпу во дворе, вот так.
— Я… должен поехать с ними… Ты поедешь? Я прошу тебя, я не могу…
Нет, нет… у нее работа, ее ждут, она не может опоздать, это невозможно, но ничего, ее отпустят до вечера, она вернется и поможет ему, надо найти все бумаги… только ночью она уезжает… Уезжает. Сян-цзэ не будет на похоронах.
Вей-дин такая милая, улыбчивая девочка. Она ждет внизу, Сян-цзэ поднимается в номер, они уже опоздали к завтраку, не страшно… Этот инженер тоже ничего, Вей-дин к нему привязалась, говорит, он веселый. Очень любит жену, часто пишет ей… рассказывает про дочку. Она никогда не сушила белье на крыше и вот натянула веревки, стала развешивать простыни. Потом подошла к краю и поскользнулась. Ее видели соседи, конечно, видели, она понимала, что увидят. Ее убил мой отъезд, если бы я не уехала, навещала ее два раза в неделю, нет, нет, нет, это… просто… весь ее вид, она ведь вся поблекла, вся обесцветилась, последний год она была уже тенью… а душа, может быть… уже была в другом человеке или где-то еще, где ей положено, потому что это так печально — видишь знакомое тело, разговариваешь с ним, но в нем уже нет знакомой души, в глазах нет… этого…
Он отказался от экскурсии, обрадуется Вей-дин или нет? Так… заказать обряд. Успенский храм. Улица Чжен-у-мяо, никогда там не была… Ивану нельзя поручить. Потом помогу разобраться с документами, и все… все. Остальное пусть делает сам, мне надо побыть одной… Погулять, что ли…
— Перестань… пожалуйста.
— Я хочу тебя, ну я прошу тебя, мы же с тобой… мне сейчас так нужно… я прошу тебя… ну почему? Ты думаешь, она где-то здесь? Ну и что… хотя я в это не верю…
— Иван, у меня менструация. Я ухожу, я и так уже опоздала… Все, отпусти.
Вот черт, помял весь костюм, она как чувствовала, что не надо туда заходить, сам бы разобрался… женщина ему нужна, плохо ему. Скотина. Все измял… Куда теперь? У нее есть пять часов. Ольга не должна была с ней так, хотя почему? Все ведь так. Маму предупреждали, что ей больше нельзя рожать. И скрюченный мокрый зародыш с опухшими глазами, с прилипшими к черепу волосенками ее убил. И сам не выжил. Красно-синий урод. Зачем он был нужен? Тогда, в двенадцать лет, Сян-цзэ ненавидела мать, считала, что та ее предала. А отец? Висел в гостиной, когда она вернулась с прогулки. Люстра лежала на полу, записка на столе. Избили собственные рабочие, вываляли в грязи, и что? Надо, чтобы дочь увидела болтающийся труп? Страшный, между прочим. Они же об этом не думают, только о себе. Хотя и о себе, наверное, не думают… чего уж тут думать. Теперь и Ольга. Неправда. Ольга как раз не хотела ничего такого. Сян-цзэ сама виновата, обманула ее. Хорошо, что смерть в принципе не очень-то волнует Сян-цзэ, не очень… как сказать. Во всяком случае, после мамы. Эта педаль надоела. Сян-цзэ оставляет велосипед у овощной лавки. Кто-нибудь подберет. Такси. Нет, Здесь его не поймаешь, надо уйти с улицы Ванфуцзин… Ей надо в восточный Пекин, да, четвертый район. Она не пойдет гулять, гулять — значит думать. Об Ольге. Вот опять уже лезут воспоминания… Чего стоит разум, если это нельзя прекратить? Конечно, можно, просто она — обычный человек. Она закрывает глаза. Она не была там уже больше года. Работает ли еще Ван Ши? Да, за все хорошее надо платить, так ее воспитали, так и есть. Представилось — потное тело Ивана грузно наваливается, влажные губы, учащенное дыхание, живот, у него ведь теперь живот. Старый Ольгин диван, потертый плед, потрескавшийся потолок, пыльные ковры, фотографии в овальных рамочках над диваном, там есть и ее, и мамина, и Ивана… Ужас. Потом, пряча глаза, еще благодарил бы, чего доброго… А ей это нужно. Но не так. Сначала будет ванна, горячая, с ароматическими маслами… потом ее тела будут касаться его пальцы… это только массаж. А потом… жаль, что осталось так мало времени… Денег достаточно, она могла бы остаться и на ночь… черт, неужели пробка? Почему так долго стоим на перекрестке? А если она не придет к ужину, это не страшно, там и без нее обойдутся… да! Надо позвонить в гостиницу и сказать…