А-а-а-а-а!.. Что? Сон… Ну это уже… это слишком. Дерево с руками… и та, последняя, схватила меня и стала сжимать в кулаке… Который час? Начало седьмого… Душно.
Нет, не просто душно. Васильков почувствовал вонь… едкий запах подгнивших тряпок… сладковато-прелый… хуже… прямо какая-то дохлятина… ну да, вот так же пахли плохо обработанные шкуры оленей, которые им предлагали в Монголии… вот олух! Это же прорезиненные сапоги! Вчера вечером он делал ревизию своей рыболовной амуниции и оставил их стоять посреди комнаты. Ну да, когда он развернул целлофан, то почувствовал запашок… но не такой сильный, конечно, — иначе сразу бы отнес их в контейнер… Он решил, что сапоги слегка запрели за зиму, и оставил подсохнуть… Нет, они не запрели, они явно сгнили внутри… паршиво выделанная кожа попалась… Но как же он вчера не почувствовал? Нос был заложен, что ли…
Запах поднял его из постели. Открыв окно нараспашку, Васильков увидел такое чистейшее небо, такую сияющую лазурь… вдохнул полной грудью такой свежий и теплый воздух, что понял — ему уже не заснуть. Он стоял у окна, любуясь очертаниями гор в предрассветной розовой дымке… под окнами общежития чудесным образом появился цветник, вчера, возвращаясь домой, он и не заметил… значит, у персонала был субботник. Ароматы олеандров, роз, пионов и еще бог весть чего, смешиваясь, наполняли комнату… Сапоги! Он завернул их в старый кусок целлофана. Сегодня завтрак начинается в восемь… а он уже страшно голоден… Почти два часа еще… и сон улетучился… На стуле висит тщательно отутюженный кашемировый костюм… хорошая химчистка на Цзефандадао, пятно сошло, будто и не было… Васильков снова подошел к открытому окну, тепло… Может быть, не одевать эту дурацкую куртку? Надо было купить все же плащ, в этой мешковатой коричневой куртке он похож на дворника, а с таким костюмом вообще глупо ее… а почему бы нет? В одиннадцать у них встреча, а до этого он… он может позавтракать в том буфете на улице Дунху, потом сесть на восьмичасовой паром… и в Ханькоу у него будет время походить по Торговому центру… только плащ надо брать не утепленный, просто длинный плащ мышиного цвета… да. Сейчас он приведет себя в порядок — и в Ханькоу… Главное — не забыть выкинуть сапоги, сейчас… поставим их у двери…
Будильник прозвонил. Ну наконец-то… Этот сон ее уже измучил, нудный вялотекущий кошмар… и не настолько страшный, чтоб проснуться. Бегает, ищет его по каким-то лесам и полям… пристает с расспросами к крестьянам, те только плечами пожимают… То ли он уехал в Москву без нее, бросил ее… или она опоздала… муть сплошная. А! Потом нашла его у какого-то прудика, увидела издалека, что он там с удочкой сидит… Идет к нему, ноги ватные… уже бежит, а расстояние между ними не сокращается, а она все бежит… его спина маячит впереди, а она думает — только бы он обернулся! Если обернется и увидит меня, все будет хорошо… Черта с два он обернулся… Так она и предполагала, сама виновата — нечего шататься по кладбищам… Без четверти восемь.
Сян-цзэ подошла к умывальнику… фу, опять ржавая вода, когда же поменяют трубы… хотя какая ей разница? Она смочила огуречным лосьоном кусок ваты, протерла лицо и шею… хм, отбился уголок зеркала, когда, интересно?
Солнечный свет безжалостно показал ей седину на макушке и морщины на лбу, остальное пока вполне сносно… Пришла очередь крема, уже выдавив его из тюбика на ладонь, Сян-цзэ подумала, что надо бы сначала зайти к нему — сказать, что она не осталась ночевать в театре… правда, они и так увидятся в столовой… хотя нет. Встреча у них назначена в одиннадцать, он будет спешить на десятичасовой паром, в столовую придет весь с иголочки, в костюме и при галстуке… лучше предупредить, что в Ханькоу они поедут позже, вместе со всеми… Но что-то… он не открывает… неужели спит еще? А если погромче постучать… «Алексей Григорьевич! Просыпайтесь! Это я… Алексей Григорьевич?!»