— Да. — мой собеседник поморщился. — Вы гражданский?
— Нет, более 10 лет как кадровый военный. Служу с семи лет.
— Мать! Да что у вас за система там! Детей — на войну, что ли? Это получается, империя, с которой мы боролись — просто песочница?
— Простите, я не вполне вас понимаю. Моя семья — военные, несколько десятков поколений. С трех лет начинают обучение в семье, с семи — в корпусе. Боевые операции только с десяти лет. В последней стажировке не повезло, попал на серьезную войну.
— И что у вас серьезная война?
— Планету атаковала Темная империя. Орбитальная бомбардировка, высадка десанта. Год партизанской войны. От населения планеты выжило около 10 %, из армии — трудно сказать. Менее одной десятой процента.
Мой собеседник замолчал. Надолго. Я хорошо ощущал его чувства, он был в смятении. С одной стороны, он очень многое пережил за свою жизнь, много тяжелого, страдал, принимал тяжелые решения, особенно в последнее время. Но делал все это ради будущего. Ради людей. И презирал те блага, которые стали ему перепадать после их победы. Победы над чем-то очень мрачным и темным, но в то же время, в душе у него жили и светлые воспоминания о том, что они победили. Удивительная каша у него, даже не в голове, а в душе. Он каждую минуту и уверен в своей правоте и сомневается в этом. И только на острие действия, на острие атаки, ему удается эту раздвоенность преодолеть. Или, "балтийский чаек". Так долго жить нельзя. Недолго ему так. Какая-то у них тут полная неразбериха. И в головах и в душах.
— Вот, значит, кого ко мне послали. Решили, что здесь у нас только волчонок-Маугли сможет выжить. То есть, ты совсем конченный боец? Автомат? Чувства все сжег в окопах, под бомбежками и пулеметами?
— Я не очень понимаю, что вы имеете в виду. — нет, ну рисовался я немного, а то меня сильно достает, что все меня считают молокососом! — я нормальный, вполне готов к выполнению вашего поручения. Серьезно, вам не стоит волноваться, я сделаю все что смогу.
— Пройдешь через пять границ и шесть государств, убивая направо и налево?
— Нет, э… Степан. Я планирую пройти этот маршрут, желательно не убивая никого. Оглушая, усыпляя, ограничивая подвижность. Я не маньяк, я не люблю убивать и делаю это когда необходимо. Знаете, Степан, мне пришлось стоять в ручье крови по щиколотку. Это сильно меняет. И очень не нравится мне.
— Да, наверное. В общем, так ты, наверное, хочешь перекусить? Извини, а ты вообще ешь? В смысле принимаешь пищу? — вот блин, я этого не хотел! Слегка хотел сбить с него спесь!
— Да, конечно, с удовольствием!
— Ладно, я сейчас отведу тебя в столовую, поешь, приготовят автомобиль и поедем на вокзал. Отправление поезда уже скоро!
Мы прошли в столовую, видимо, для офицеров: столики, официантки, уют какой-никакой. Заказал себе первое попавшееся и начал оглядываться. Большинство в форме, форме разной, даже, кажется, разных армий. Некоторые в кожаных куртках. Я в своей гражданской одежде смотрелся здесь немного странно. Но это не мои проблемы.
Мне подали что-то мясное, с кашей. Все было вполне съедобно, и я с радостью это уплетал, понимая, что в поезде мне лучше питаться сухпаем. Вдруг перед моим столиком образовался некий человек, во френче, галифе и кавалерийских сапогах, с саблей чубом и глазами на выкате. Вот, всегда, во все времена, кавалеристы — это проблемы. Я не знаю, их специально такими рожают, без башни? Или кавалеристов в день призыва конь копытом бьет в голову, чтобы мозги совсем отбить!
Я поднял на подошедшего глаза и улыбнулся. Тот, слегка помялся — неожиданность и спросил вполне вежливо:
— Это, браток, тебя от Наркоминдел к фашистам посылают? — завис немного, переводя его слова на понятный язык, после чего, сказал:
— Давай, садись, может угостить чем?
— Да не, я уже нажрался, а пить — не время, на пост заступать, так ты из ихних, скажи?
— Ну да, если я правильно тебя понял.
— Ты браток, там всего остерегайся. Знакомец мой, сам из бывших, но лихой, пытался маршрутом пройти. Не смог, завалили его. Держись там, нам этот договор с фашистами очень нужен, постарайся, сделай его. Мои все за тебя молиться будут, хоть и говорят сейчас, что это не дело, Отцу небесному молиться, вроде как научное мировоззрение отвергает это. Но мы ж, темные, нам что анархизм, что социал-максимализм — одна байда. Так говорю, народ? — оказалось, наш разговор слушает весь зал. Все грянули одобрительно!
— Ну раз так, говорю вам — сделаю все, доставлю пакет фашистам, все будет ладно. Мое слово твердое!
— Э, браток, такие слова не все могут базарить, это древний клич!