С Иваном я познакомился на следующий день после того, как переехал в Сербию. (Ударение в его имени следует делать на первую букву, иначе он сильно бесится.) По его венам частично текла русская кровь, отчего его менталитет был схож с моим. Мне несказанно повезло, что он говорил на русском, иначе бы моя крыша в чужой стране от одиночества съехала.
Иван был специфичным. Некоторые бы сказали: он слишком громкий и грубый, – но мне это даже нравилось. С его присутствием мой дом, полный холодных теней, оживал. Моя тетя сказала бы про него, что его слишком много. Он действительно делал много лишних движений. Эдакий заведенный солдатик.
Я любил Ивана больше всего за его темперамент. Еще мне нравилось, как он шутил.
Когда мы пододвигали старые кресла, обитые трухлявой тканью, к «ящику», наваливали на стол закусок к пиву и усаживались смотреть игру (неважно какую), его глаза наполнялись счастьем, будто это было все, что ему нужно для жизни. В его глазах я всегда видел такой огонек, который вселял в меня надежду и веру, что все непременно скоро наладится. Я смотрел на него в моменты повышенной уязвимости и думал: это я тоже смогу пережить. Обычно мы так напивались за игру, что Иван отрубался на кресле. Мы проводили вместе каждые выходные, и это помогало мне дальше жить, не думая, как воткнуть себе в глотку шампур.
И именно Иван сказал мне, что мой отец умер в доме. Он сказал: его нашли в ванной комнате скрюченным, старым… Будто из него выпили жизнь.
– Если не хочешь, друже, закончить, как батя, – сказал он мне выходя из той самой комнаты, – тебе нужно жить.
Я узнал о смерти отца, когда Иван поправлял причиндалы.
Иван, Иван, мой дорогой друг. Скорее всего, он уже давно мертв, но я всегда, отрицая законы природы, настраиваю себя на то, что он все еще жив. После того что мы пережили вместе, этот парень просто обязан жить долго и очень счастливо.
Иван был добрым. Вернее, он хотел казаться суровым и строгим, но я слишком хорошо его знал, чтобы в это поверить. Он мог рассказывать жестокие кровожадные вещи, что он с удовольствием и без всяких колебаний пристрелил бы на охоте медведя или, скажем, вспорол кабану брюхо, но стоило ему только увидеть бездомную кошку, как он расплывался в улыбке, словно масло, и бежал в дом, чтобы вынести ей молока. Еще он в парке кормил птиц. Да, собирал дома оставшийся после обеда хлеб и отправлялся в городской парк, чтобы птички позавтракали. Еще он давал милостыню, помогал пройти старикам через дорогу, тягал мамочкам коляски через ступени, уступал место в общественном транспорте – в общем, делал все эти отвратительные вещи, что делали его ужасным и коварным злодеем. За это я тоже его любил. Иван был как неуклюжая обезьяна и занимал слишком много места в машине, а также никогда не отдавал долг, но это был самый добрый и бескорыстный человек, которого я когда-либо знал.
Поэтому, даже если бы у меня было еще сто друзей, с проблемой я непременно отправился бы к Ивану.
Я продрог до костей, меня сжимал силой ледяной ветер, словно в меня тыкали острым кинжалом. Я уже поднял вверх плотную проволоку и открывал калитку, чтобы войти, но тут на веранде появился мой друг. Он широко открыл заднюю дверь, ведущую из кухни, а потом зашел снова в дом. Через минуту он вышел, катя перед собой инвалидное кресло. В нем сидела девочка.
Из-за того, что мы с Иваном виделись всего раз в неделю, мы старались при встрече не говорить о плохом. Мы больше посвящали этот день смеху и пиву. Он рассказывал, что у него семилетняя дочь, но никогда не говорил, что она инвалид.
Я видел, какие тоненькие и хиленькие у Милы ножки. Их обтягивали шерстяные плотные колготки, увеличивая в объеме, но даже под пятисантиметровым «ковром» они выглядели как безжизненные ниточки. Иван докатил коляску, а потом прижал ее к столу. Следом вошла в дом Ранка, а когда вышла – в руках несла торт с зажженными свечками. У Милы был день рождения.
Иван ничего не сказал мне, потому что не хотел, чтобы я приходил. Он не хотел, чтобы я видел Милу такой.
Девочка улыбалась, но было заметно, как ей трудно это дается.
Ранка медленно несла торт, и все пели ребенку знаменитую поздравительную песню. Только по-сербски она звучала, как «Сречан роджендан». Они разрезали торт, Миле достался самый красивый кусок, на котором вверх завивалась розочка. А после они подарили ей собаку. Белого щенка, который облизывал девочке лицо, пока та смеялась.
Иван сел и закурил. Он тянул в себя сигаретный дым, а когда выдыхал, густые клубы пропадали во тьме. Я не мог представить, что он чувствовал. Видеть своего ребенка таким… его сердце, должно быть, выло. На всех их лицах цвели улыбки, но это была лишь оболочка. Они поздравляли дочь и смотрели, как ее лижет собака, но их глаза горели от навернувшихся слез.