— О нет! — застонал эльф и попытался отодвинуться. — Только не сейчас!
— Вы, эльфы, должны быть так же неутомимы на ложе, как и на поле битвы, — промурлыкал Норт низким, полным страсти голосом, подтаскивая к себе Гилморна. — Иди сюда, мой сладкий эльфенок.
* * *Тогда он не выпускал Гилморна из постели три дня, не обращая внимания на просьбы и умоляющие взгляды — овладевая им раз за разом или просто руками доводя его до пика наслаждения. Затраханный до изнеможения эльф не мог сопротивляться. Единственный способ, который действовал на Норта расхолаживающе — когда эльф притворялся спящим, бесчувственным, лежал недвижно, так чтобы даже ресница не дрогнула. Только тогда человек с разочарованным ворчанием отпускал его. Но даже это эльфу удавалось провернуть редко, потому что под жгучими поцелуями Норта только труп мог оставаться холодным и неподвижным. С отчаянием эльф чувствовал, как послушно каждый раз тело его пробуждается в ответ на ласки смертного. Он ненавидел себя за это, но ничего не мог сделать.
— Какой же ты горячий… Какой чертовски горячий! — шептал ему Норт восхищенно, покусывая мочку его уха. — Никогда не думал, что эльф может быть таким горячим…
«Если бы я сам думал! Если бы я сам знал, как тонок слой культуры и цивилизации, и какая грязь, какая непристойная мерзость скрывается под ним…»
— Тебе это нравится? Скажи, что тебе это нравится!
Какие моменты выбирал Норт, чтобы задавать этот вопрос! В эти моменты сам Гилморн вряд ли мог произнести что-то членораздельное, и солгать уж тем более не мог, а сказать «да» не позволяла гордость. И он молчал, стискивая зубы, сдерживая рвущиеся с губ стоны наслаждения.
Только намеренная грубость и яростный напор сводили его с ума, заставляя терять всю свою выдержку. Норт уже не был с ним таким осторожным и неторопливым, как сначала. Он брал его грубо и нагло, будто насиловал. Это было уже далеко не так больно, как в первый раз — должно быть, тело Гилморна привыкло к такому вторжению. Но вызываемые при этом ощущения были интенсивнее боли, они ослепляли и оглушали эльфа, так что он даже не слышал собственных отчаянных криков, когда Норт изливался в него в бешеном, диком оргазме.
После трех дней почти непрерывных постельных упражнений Гилморн чувствовал себя разбитым. У него болели не только зацелованные губы, не только стертая буквально в кровь задница, не только укусы и царапины на плечах и бедрах, но и все остальное тело, включая такие мышцы, о существовании которых он даже не подозревал. Норт был очень изобретателен на ласки и новые позы… Марафону был положен конец лишь тогда, когда Гилморн просто вырубился, после того как Норт в очередной раз слез с него. Эльф забылся тяжелым сном, несмотря на то, что эльфы вообще спят редко, и человек не мог разбудить его в течение нескольких часов. Это заставило его опомниться и дать им обоим передышку.
Когда эльф проснулся, его ожидал неприятный сюрприз. Норт решил заклеймить его как свою собственность и сделал это совершенно варварским способом. Он пробил Гилморну мочку правого уха и вставил в нее серьгу — колечко черненого серебра, украшенное зеленой эмалью. Как будто мало было этого вульгарного украшения, эльфу пришлось претерпеть еще худшее унижение. Его накрепко привязали к скамье, чтобы он не мог пошевелиться, и сделали татуировку в том месте, где заканчивается спина и начинается линия между ягодицами. Татуировщик мучил эльфа три часа, старательно и аккуратно выводя рисунок. Такую боль легко было переносить, подумаешь, всего лишь уколы иглой, но эльф едва не расплакался, глядя в зеркало на конечный результат. Это был черно-серебряный дракон с зелеными глазами. Аллегория была слишком хорошо понятна, учитывая цвет глаз Норта и его предпочтения в выборе цвета одежды. Наверное, его личная печать, или родовой герб, или что-то в этом роде. Дракон был изображен с распростертыми крыльями, а его извивающийся хвост исчезал как раз в ложбинке между белыми полушариями ягодиц эльфа. Сама картинка была выполнена с большим умением и искусством, но Эру милосердный, как же похабно она смотрелась именно на этом месте — как приглашение к сексу, как клеймо наложника, как печать низменной похотливой любви…
* * *Потянулись однообразные дни и ночи плена. Гилморн так ничего и не узнал о своем господине, потому что Норт никогда не говорил о себе, а эльф не позволял себе проявлять интерес. Зато он много узнал о себе самом… Например, в каких позах он получает наибольшее удовольствие, какие ласки ему наиболее приятны, какие слова сильнее его заводят и как доставлять себе наслаждение с помощью рук. Уж точно, такого он никогда не узнал бы в Лихолесье.