Какое перо в силах описать ночи, наполненные шелестом простыней, звуками поцелуев, шорохом объятий, жарким шепотом? Я словно лишался разума, когда гибкое обнаженное тело прижималось ко мне, и приходил в себя только после того, как изливал в него свое семя. Он властвовал надо мной целиком и полностью, и я понять не успевал, как его плоть охватывала мою — горячо, тесно, и мы становились единым целым на долгие-долгие мгновения.
— О Эру, как я хочу тебя… — стонал он подо мной. — Еще, любимый, еще… сильнее…
Я думал, что вспышка этой противоестественной страсти будет короткой, и мы оба сможем быстро ее побороть. Но Гилморн с каждым разом погружался в нее все больше. Он весь дрожал от нетерпения, открывая мне дверь в свою комнату, и не мог оторваться от меня все время, пока мы оставались наедине. Мне казалось, что я не желаю этого… и все же меня влекло к Гилморну, и я был слишком слаб, чтобы противостоять этому влечению. Раньше только мое феа стремилось к нему, а теперь же к нему присоединилось и роа. Но я не обрел того умиротворения и счастья, которое Эру посылает соединившимся влюбленным.
Глядя на моего возлюбленного, дремлющего у меня на плече, слушая его ровное дыхание, я не мог забыть о своих сожалениях. Они преследовали меня всякий раз, когда я покидал наше преступное ложе, и только изнурительные тренировки и дела крепости позволяли мне отвлечься от них. Разве есть оправдание пороку?
— Наша любовь никому не причиняет вреда, — возразил мне Гилморн, потягиваясь, как кошка.
Губы его слегка припухли от моих поцелуев, ресницы слиплись, аккуратные косички расплелись, и он был так прелестен в этой небрежной предутренней неге, что я почти был готов поверить ему… почти.
— Она оскорбляет тысячелетний уклад жизни эльдар, — сказали мои губы словно против моей воли.
— Не думаю я, что мы первые, кто оскорбил его таким образом, — Гилморн тихонько рассмеялся. — Я невольно начинаю задумываться, что чувствовал Белег Тугой Лук к своему другу-смертному? И что за узы связывали рыжего феаноринга и государя Фингона, который частенько навещал его, после того как спас из ангбандского плена? И чем же таким занимается лорд Полуэльф наедине со своим чернобровым секретарем, только ли делами крепости?
Этого я уже стерпеть не мог и сурово оборвал его. Даже моему возлюбленному не позволено чернить имен славных героев прошлого, а уж тем более — имен Эрестора и повелителя Имладриса. Поистине, лихолесский синда был готов смеяться над чем угодно, и я почувствовал досаду при этой мысли. Не было в его душе почтения ни к кому и ни к чему, разве что к Эру и великим валар.
— Подумай, если каждый эльда последует нашему примеру и возляжет с мужчиной, своим другом и товарищем, то прервется весь род Перворожденных созданий Эру, и не будет у них детей, которым можно передать свой опыт и знания…
— Полно, Дэл, и сейчас уже детей рождается мало. Что-то не слышно детского смеха в Имладрисе.
— Это военная крепость, опасное место для неокрепших юных созданий…
— Что ж, Лихолесья война не коснулась, а там самым юным эльдар не меньше ста лет. Ах, Дэл, наши жизни продлятся столько, сколько стоит Арда, и мы не нуждаемся в продолжении рода. Рано или поздно все мы уйдем в Валинор, и Средиземье заполнят люди, которым не нужна любовь для наслаждения друг другом и зачатия детей. А такие, как ты, предпочитают всю жизнь провести в одиночестве, не познав сладости любовных объятий.
— Зато им не о чем сожалеть в Чертогах молчания, — возразил я с горечью.
Он заглянул мне в глаза, ласково провел ладонью по щеке.
— Дэл, неужели ты сожалеешь о нашей любви? Неужели мои объятия для тебя не сладки?
— Ты прекрасен, как полдень Амана, и объятия твои горячи и сладки, как вино Тириона, но и в твоих объятиях меня не покидает мысль о том, что наши действия предосудительны. И я чувствую себя вором, который берет то, что ему не принадлежит.
— Я тоже… — вдруг прошептал он и спрятал лицо у меня на груди. — Не меня ты предпочел бы видеть на своем ложе… Ты подчиняешься влечению ко мне и презираешь себя за это… И кажется мне порой, что все твои поцелуи и ласки украдены мной, взяты принуждением или обманом…
Молчал я, не зная, что ему ответить. И нечего мне было отвечать.
Не раз и не два пытался я удержаться от наших ночных встреч, но через несколько дней решимость моя мне изменяла. И я снова искал общества Гилморна, и стоило только ему взглянуть мне в глаза и улыбнуться, касаясь моей руки, как я безропотно позволял ему увести себя в спальню. А уж там я и подавно не мог ни в чем ему отказать. Это пугало меня: нолдо Глорфиндел из дома Фингольфина, привыкший командовать на поле брани и повиноваться только своему сюзерену, был беспомощен перед юным лихолесским синда. Я словно не был более хозяином самому себе, мной управляло любовное безумие. И темные страсти, тайные желания, которые пробуждались в глубине моей души, пугали меня.