Мы провели вместе семь ночей, которые я запомню до конца жизни. Я узнал его тело от кончиков пальцев до кончиков ресниц, но так никогда не увидел даже пряди его волос, даже края его одежды при свете. Он расплетал волосы перед приходом ко мне, снимал с себя все украшения, чтобы его нельзя было узнать. Он был очень осторожен и предусмотрителен, мой эльф. Ни разу он не замешкался и не дал даже проблеску зари застать его в моей комнате. И ни на один мой вопрос он не ответил, даже когда я спрашивал, хорошо ли ему. В ответ я получал лишь тихий смешок, довольное мурлыканье, поцелуй или просто таинственное молчание. Он с удовольствием слушал мои рассказы, но не задавал вопросов. Мой эльф вообще говорил редко, и я слышал его голос только во время любовных игр, когда он стонал или вскрикивал от наслаждения. Он не называл меня по имени — может быть, желая уравнять нас, ведь своего имени он тоже не называл; или так он пытался подчеркнуть непрочность и кратковременность нашей связи. Он никогда меня не просил, предпочитая мне подчиняться. Должно быть, ему нравилось чувствовать над собой чужую власть, снимать с себя самого ответственность, позволяя другому принимать решения. Я не спрашивал его об этом, чтобы ненароком не причинить ему боль, не пробудить в нем стыд и чувство вины. Ведь обычаи лесного народа не приветствуют такие отношения, иначе он не стал бы так оберегать свою тайну. Только в последний день я сказал ему:
— Может быть, ты хочешь поехать со мной? На моей родине мы открыто сможем быть вместе, и никто нас не осудит.
Мой эльф долго молчал, и я подумал, что мой вопрос, как всегда, останется без ответа. Но он все-таки заговорил:
— Между нами нет любви, только влечение тела.
— Любовь может появиться, — сказал я, просто чтобы что-то сказать.
На самом деле я знал это сразу — мы не подходим друг другу. Я был не тот, кто ему нужен, и во мне не было той силы и темперамента, которых он искал. К тому же, он эльф, бессмертный, а я давно уже перевалил за третий десяток, еще немного — и дни мои начнут клониться к закату. Но я не простил бы себе, если бы не задал этот вопрос.
— Мы не будем счастливы вместе.
Голос его был нежен, в нем не было печали. Я тоже не был слишком опечален. В конце концов, я и так получил больше, чем когда-либо мог мечтать. Прощание наше было горячим и долгим, полным жарких ласк и невысказанной благодарности друг другу. И он ушел, вернулся в свой волшебный лес, а я погрузился на корабль вместе со своими слугами, лошадьми и припасами и отплыл по реке Кельдуин на юго-запад, в сторону мифического Дорвиниона и моря Рун.
Мой прекрасный эльф так никогда и не узнал, что я раскрыл его тайну. Его выдала серьга в ухе, по ней я запомнил его в Лихолесье. У нас в Хараде мужчины нередко носят серьги в ушах или в носу, а здесь, на Севере, подобные украшения совсем не распространены. Поэтому я не мог не обратить внимания на стройного молчаливого эльфа, одного из тех, что встретили меня на границе Лихолесья, который носил в правом ухе сережку с голубым камнем, так подходящим к цвету его глаз. Я запомнил его легкую поступь, его сильные изящные руки, держащие лук, нежные черты лица, улыбчивые губы, разлет тонких бровей, золотые волосы, заплетенные в косы. Наверное, если бы мне предложили выбирать, я не смог бы выбрать никого другого.
Он снимал сережку перед тем, как прийти ко мне. Но он не учел, что пробитая мочка всегда чувствуется на ощупь. Так что уже в первую ночь я знал, кто он. И знал даже его имя, потому что при мне его окликали несколько раз. Но от Джарида Аль-Хайди никто и никогда не услышит ни единого слова о его приключении в Эсгароте. Я просто лелею в душе воспоминания о загадочном ночном госте, и его образ согревает мне сердце в дни одиночества и невзгод.
Мой эльф. Мой Гилморн.
October 28–29, 2002 © Tiamat
Ночи Лихолесья Демон из его грез
Его руки привязаны над головой к спинке кровати, он лежит на спине, полностью обнаженный, как в день своего появления на свет, колени раскинуты в стороны, под бедра подсунута подушка. «Так ты выглядишь лучше всего, эльф. Твое место — в моей постели, это все, на что ты пригоден», — господин говорит грубо, презрительно, и он чувствует, как щеки горят от стыда и унижения. И от возбуждения тоже. Его возбуждает собственная нагота, собственная бесстыдная поза, взгляд господина, полный откровенного желания, касания его длинных пальцев, его широкой ладони. Человек наваливается на него, вдавливая его своим телом в матрас, стискивая коленями его бедра, не давая ему пошевелиться. Он запрокидывает эльфу голову, жадно впивается в губы и не отпускает до тех пор, пока эльф не начинает задыхаться. Кажется, что его руки повсюду, они без устали ласкают беспомощное, распростертое тело — нагло, властно, уверенно. Сейчас человек действительно его господин, в его воле причинять боль и дарить наслаждение.