– Он что, бросил вас?
– Он никогда не был моим.
– Понятно. А как к поездкам Констанции в Париж относилась его жена?
– Откуда мне знать? Видимо, не совсем хорошо, потому что поездки вскоре прекратились. Деньги он перестал ей слать. Конса ревела. Во всем винила меня. Отца, мол, не смогла отбить у соперницы! А я перед собой такой цели не ставила. Любила его – и все. Потому и родила. Она, конечно, девка настырная была. Не хочет папаша видеть – не надо! Сама заработаю и в Париж поеду! Язык знала, как родной. Круглая отличница. Вот только с институтами никак разобраться не могла. То один бросит, то другой. Третий все-таки закончила. Но она уже тогда со мной не жила. Квартиру снимала. Не знаю, как зарабатывала, только догадываюсь. Однажды в наше техбюро – это до моего сокращения было – кто-то принес порнографический журнал. А там – моя дочка во всех позах. И подписано: Констанция Кревель. Зачем имя честного человека позорить? Представляете, что со мной было? Ведь стыдобища! Вот тогда-то я ее блядью и обозвала! А разве не так? Ведь это ж надо додуматься! Порнографический журнал! – Она подняла глаза на Полежаева, видимо, ища сочувствия.
– Наверно, это неприятно, – пожал он плечами. – Во всяком случае каждый зарабатывает как может. Мораль – вещь специфическая. Один растягивает ее до бесконечности, прикрываясь ею, как зонтиком от дождя. Она даже не греет. Другие, наоборот, завязывают в узелок и забывают на перроне перед отходом поезда. Ваша дочь относилась к последним. – Он сделал паузу: уж очень не к месту разразился своей метафорической проповедью. – И что дальше? Вы из-за этой порнухи запили?
– Нет. Я запила после того, как меня сократили. Я ведь пятнадцать лет проработала на одном месте. И не осталось никаких перспектив. С Консой почти не виделась. Я не знаю, как она жила эти годы. Я ее потеряла еще в тот школьный год, когда отец не прислал ей ни денег, ни визы. Как она тогда на меня кричала! Что с ней творилось, страшно вспомнить!
– Она так с отцом больше и не виделась?
– Не знаю. Я с Пьером не поддерживала связи. А Конса ездила в Париж еще пару раз – это точно. Но виделась ли она там с отцом? Трудно сказать. Мы уже жили врозь. Во всех смыслах.
– Во сне вы упоминали каких-то хахалей, у Констанции было много поклонников?
– Надо полагать. Девка-то красивая!
Вот тут, на этой самой «красивой девке», она впервые всплакнула. Тихо, обреченно, только шмыгнув несколько раз носом.
– Я часто вижу, как мы сидим с ней на Патриарших. Это наше место встреч с Пьером. Мы часто ходили туда с маленькой Консой. Ей всего лет пять-шесть. Я заплетаю косички. У Констанции чудесные густые черные волосы. У него такие же были. Она лопочет какую-то песенку, которую разучила в детском саду. Я ей рассказываю про далекий-далекий Париж, в котором сама никогда не была. Она слушает внимательно. А глаза-то на пол-лица! Такие мечтательные! Потом она опять лопочет свою песенку. Вдруг прерывается. И неожиданно спрашивает: «А папа с Эйфелевой башни видит нас?..»
Антон тоже разжалобился. Навернулись слезы. Непонятно, кого жалеть. Мать или дочь? А может, ту маленькую девочку, с которой он когда-то, в другом городе, сидел у другого пруда и отвечал на ее умные вопросы…
Разжалобившись, Антон расщедрился и заказал еще по чашке горячего грога.
Они сидели молча. И каждый пил из своей чашечки. Среди чужих техасских сапог.
После ухода Ольги Еремин занялся исследованием информации, полученной из РУОПа. В ней говорилось о том, что Старцев Вадим Игоревич, 1972 года рождения, известен в мафиозных кругах с 1993 года под кличкой Элвис как один из авторитетов молодежной группировки.
– Идиот! – ругал себя Константин. – Ведь мог догадаться, что это Элвис! Тут много ума не надо! Он сам косит под Пресли!
Об Элвисе следователь был наслышан гораздо больше, чем говорилось в скудной руоповской сводке. И тот единственный случай, который приводился там, Еремин представлял себе куда красочней, чем сухой канцелярский отчет под названием «Дело об игровых автоматах Кацмана». Это была самая первая акция малышей. До этого о них никто не слышал.
Поначалу они входили в состав «солидной» организации, бесчинствовавшей на южной окраине Москвы. Но права молодых, как всегда, ущемлялись. Часто их просто не брали в расчет при дележе сфер влияния. И они объявили о своем выходе. Это произошло в одном из ресторанов на юге столицы и сопровождалось дракой и перестрелкой. Трое малышей погибли. Вероятно, в той потасовке принимал участие Элвис, потому что стоял у самых истоков организации.
Малыши объявили войну авторитетам. И первым сложил голову на поле брани вор в законе Сергей Кацман, по кличке Жорик.
После очередной отсидки пятидесятилетний Жорик поставил на игорный бизнес. Он был владельцем нескольких залов игровых автоматов. В одном из них, в помещении бывшей обувной мастерской, он восседал в мягком крутящемся кресле в окружении двух квадратноскулых телохранителей, когда явились малыши.
– Кто тут спрашивает Жору? – обратился к пяти молодчикам в коже бывший одессит. – Жора тута!
– У меня к тебе дело, – выступил вперед один из них, голубоглазый красавец с баками. Это был Элвис.
Одутловатое лицо Жорика, с кривым носом и веселыми черными глазками, поморщилось.
– Что тебе, мальчик? Наверно, мама денег на мороженое не дала?
– Шутки в сторону, Жорик! Я не люблю, когда со мной шутят.
– Мальчик без чувства юмора! – обратился вор к своим охранникам. – Какое горе для родителей! – Те изобразили на рожах презрительные улыбки.
– Вопрос серьезный, Жорик, – напирал на него парень. – И шутить я тебе не советую!
– Ша, молокосос! – подпрыгнул в своем кресле хозяин игровых автоматов. – У меня разговор с такими, как ты, короткий. А хочешь задушевной беседы, приводи кого-нибудь постарше. Да не из бакланов и сучар! А с тобой мне говорить не о чем. Я тебя не знаю. Мне с незнакомыми мальчиками мама не велела разговаривать!
– Я самый старший в моей группировке, – объявил Элвис, и это была чистая правда. – И если не хочешь неприятностей, то будешь говорить со мной.
– Уноси ноги, деточка! – прохрипел разъяренный Кацман. – Таких, как ты, я на зоне трахал в задницу!
– Ладно, Элвис, хватит дерьмо в ступе толочь! – бросил кто-то из его ребят. – Все равно дерьмом останется!
Телохранители Жорика полезли за пистолетами.
– Я тебя предупредил! – ткнул Элвис почти в самый нос вора в законе указательным пальцем.
Резко развернувшись, он со своими спутниками покинул зал.
Кацман, конечно, догадывался, о чем с ним хотели говорить малыши. Темы подобных бесед не отличаются разнообразием. Им приглянулся его бизнес, и они претендовали на часть барышей. Выходка его возмутила. Сосунки совсем оборзели! И все-таки серьезного значения он ей не придал. Ведь он вор в законе. Элита уголовного мира. А кто они? Дешевые фрайера, не нюхавшие зоны.
На следующий день они явились в то же время. Их было двадцать человек, вооруженных пистолетами и бейсбольными битами.
Жорик, как и вчера, восседал в кресле. В зале находились несколько игроков, не подозревавших, чем для них окончится эта игра.
Операцию малыши тщательно разработали и действовали молниеносно. Ни слова не говоря, оцепили зал, поставив под пистолет всех присутствующих. Однако разоружать никого не стали. Зачем лишняя возня? Элвис дал команду – и выстрелили почти одновременно, положив сразу обоих телохранителей, Жорика и семерых ни в чем не повинных игроков. Правда, один из телохранителей, истекая кровью, успел выстрелить. Метил в Элвиса, но не попал, угодил одному из парней в лоб.
– Сегодня ты тоже будешь шутить?
Элвис подошел к бледному, вжавшемуся в кресло Жорику почти вплотную.
– Мне жаль тебя, малыш, – прохрипел Кацман. – Тебе даже врачи ничем не помогут. Эту штуку не пришьешь.
Голубоглазый красавец, зажав в кулаке кастет, наотмашь ударил Жорика по лицу так, что у того хлынула носом кровь. Парень знал, что воры в законе не носят оружия, считают для себя оскорбительным даже намек на «мокрое» дело, а значит, Кацман был безответен, как безответна любая зверюга, угодившая в клетку.