«Все дороги ведут в „Иллюзион“…» Еремин тут же вспомнил, что и он назначил там встречу Ольге.
Вопреки обещаниям, данным Пате, Антон рассказал о ней все, опустив лишь некоторые интимные подробности, решив, что о таких вещах, как песня Адамо и «Болеро» Равеля, следователю знать необязательно.
– Что скажешь, Престарелый? – обратился тот к задремавшему эксперту.
Едва разлепив веки, Елизарыч предложил:
– Надо бы пощупать эту девочку!
– В твои-то годы? – рассмеялся Костя.
– Тьфу ты! – плюнул старик и разъяснил: – Проверить, та ли она, за кого себя выдает.
– А мне кажется, что с ней как раз все в порядке, – возразил детектив. – А вот мамаша ейная – очень даже подозрительная особа! Она звала тебя в гости, Антон?
– Да. И, как мне показалось, была бы не против, чтобы я нанес ей визит отдельно от дочери.
– Вот так мы и поступим. Если женщина просит…
– Что ты имеешь в виду?
– Мы поедем к ней вместе. И прихватим с собой эти погремушки. – Еремин указал на ручки от комода. – Должна ведь ее заинтересовать голова предка, хоть и дубовая? Заодно снимем пальчики!
– В пальчиках заключена суть бытия! – пробормотал полусонный Елизарыч.
– Ты что, рехнулся, Костик! Она же в инвалидной коляске! При чем здесь пальчики?
– Не учи ученого! Я на своем веку знаешь сколько инвалидов перевидал? Чего они только не вытворяли! Попробуй с ней уговориться на вторник. Обо мне скажи, что есть у тебя друг, который интересуется эпохой Термидора, и, в частности, ее предком. А своей невесте, пожалуйста, ни слова! Сможешь так?
– Попробую.
– Знаю вас, писателей! Народ болтливый!
– Всех ты знаешь, Костян, – инвалидов, писателей…
Он не докончил фразы, потому что в дверь позвонили.
– Вот и муровцы-тимуровцы пожаловали!
Остаток ночи Антон провел на Патриарших в пятикомнатной квартире Патрисии Фабр.
Осматривать жилище невесты у него не было сил.
– Сам не знаю, зачем тебя побеспокоил? Просто хотел увидеть. Так трудно одному. Особенно после того как появилась ты. Может, это мираж…
– Нет-нет, это не мираж!
Он устроился в кресле, а она сидела у его ног и целовала ему ладони.
– Я выжат окончательно…
– Маме ты очень понравился.
– С чего ты взяла?
– Она мне звонила. Просто в восторге от тебя. Хочет, чтобы мы поскорее поженились. Как можно скорее. Слышишь?
– Куда торопиться?
– Мы поедем в свадебное путешествие. В круиз. На полгода.
– Разве такие бывают?
– Еще как бывают! Называется «Вокруг света»! Здесь – зима, а нам наплевать! Мы плывем вдоль побережья Латинской Америки – Венесуэла, Колумбия, Перу…
– Здорово… Только бы сначала выспаться!
– Миленький, я тебя мучаю! Ложись в постель. Можешь даже не мыться. Пойдем, я тебя уложу!
– Какая ты добрая…
Едва он коснулся лицом подушки, как все куда-то поплыло, растворилось, обернувшись тишиной. Он увидел себя внутри огромного стеклянного куба, ромбом нависшего над землей, уходящего вершиной в облака. Куб медленно парил над пшеничным полем, и Антон видел, как волнуются под ним колосья, но ничего не слышал, потому что был в стекле, потому что был стеклом.
– Ты уже спишь? – Она хихикнула.
Он представил, какие у нее при этом по-детски удивленные глаза. Ее глаза. Увидеть и умереть! Так обычно говорят о Париже.
«Да что я, в самом деле? Совсем раскис! Не могу еще раз заглянуть в ее глаза? Увижу и усну!»
Он заставил себя проснуться.
Патя лежала рядом с открытыми глазами и смотрела в потолок. Он тоже посмотрел туда.
В потолок был вмонтирован большой экран телевизора. Он не знал, что бывают такие огромные!
Заиграла музыка. Позывные передачи. Теперь он слышал прекрасно. Спросонья показалось: специально заманили сюда, ведь он три года не смотрел телевизор! Даже не видел ту программу, где было интервью с ним! Нет! Не надо! Не надо! Он знает, что это позывные ее передачи! Она ему когда-то говорила, даже напевала эту мелодию!
Но было поздно звать на помощь. Да он и не звал, просто лежал с расширенными в ужасе зрачками, как Болконский на Аустерлицком поле, и глядел в потолок.
– Ида Багинская приветствует вас!
Родное, полузабытое лицо. Улыбка, какой нет больше ни у кого! А глаза при этом печальные. Несчастливые какие-то глаза! Но почему? Ведь она добилась всего по полной программе! В массовку ее никто не затер! Она стала звездой! Покорила столицу, страну! Миллионы мужиков сидят сейчас у своих ящиков и мысленно обладают ею! В чем же дело? Ах да, один маленький пунктик не выполнен. Он не стал ее мужем… А тогда…
…Дым рассеялся. Ида подобрала с пола розы. Ушла с ними на кухню.
Он сидел, не сняв даже ватника, старого китайского ватника цвета квашеной капусты, выцветшего знамени эпохи экспедиторства. Антон безропотно ожидал приговора.
Почему-то в этой насквозь прокуренной комнате ему сделалось легче. Мозг заработал стремительно.
«Обратного пути нет! Если прогонит, до набережной как-нибудь доберусь!»
И тут вдруг до него дошло, что река скована льдом. И это обстоятельство огорчило бывшего экспедитора.
Она вернулась с трехлитровой банкой, наполненной водой. Молча поставила ее на пол возле узкого продавленного диванчика, который должен был служить им брачным ложем.
Она снова сунула в рот сигарету и чиркнула спичкой.
– Раздевайся! – приказала королева. – Переночуешь как-нибудь. А завтра поедешь домой, к Маргарите!
Он помотал опущенной головой.
– Ты трус! Я не хочу жить с трусом! Я не хочу больше страдать!
– Я пойду, – прохрипел Антон.
– Куда ты пойдешь?
– У меня есть в Москве родственник, – внезапно вспомнил он Костяна, двоюродного брата Марго.
Он поднялся и побрел к двери.
– Стой! – крикнула Ида. – Ты никуда не уйдешь.
Она вцепилась в его ватник. Он не остановился. Поволок ее за собой.
– Пусти! Я сам не хочу с тобой жить! Вы мне обе осточертели! Одна ставит условия, другая…
– Ах, я для тебя другая? Всего лишь другая! – Она стиснула зубы, чтобы не разрыдаться.
Они стояли возле двери. Он не решался дернуть на себя ручку. Она смотрела с ненавистью. Он слышал, как за дверью бурлит жизнь коммуналки. А здесь царствует смерть. Его, оказывается, похоронили. И завтра в гробу доставят обратно. Прощай, Сретенка! Прощай, королева!
– У тебя ничего нет от температуры? – спокойно, как ему казалось, попросил Антон. – В голове какая-то муть…
Ее взгляд потеплел. Начала дергаться верхняя губа.
– Ты останешься?..
Он взял ее под локотки и притянул к себе.
– Останусь, Идочка! Конечно, останусь. Я ведь к тебе приехал! Навсегда!..
Тут она дала волю слезам, порываясь разорвать в клочья его нищенскую одежонку, но Антон, несмотря на слабость в теле, крепко держал ее в объятьях и без конца целовал мокрые от слез глаза.
Уже в постели она спросила:
– Ты опоздал на поезд?
– Ида, милая моя, я больше никогда не буду оправдываться. Ладно?
– Хорошо…
На следующий день она притащила откуда-то старую механическую машинку и сказала:
– Вот твоя коза!
Он не стал дожидаться выздоровления, в тот же вечер написал три страницы и показал ей.
Ида схватилась за голову.
– Ты – болван! Зачем ты пишешь о деревне? Ты там никогда не был! И этот старикан. Как он у тебя говорит? Так говорили в деревнях до революции!
– Что же делать? – опустил он голову.
– Писать детектив! Городской детектив! Про деревню никому не интересно! И начинать с трупа! А не с полоумного старика! Иначе не продашь!
– Я не могу с трупа…
– Почему?
– Я не могу убивать…
– Ну что за детский сад? – всплеснула она руками. – На бумаге, Антошечка! На бумаге, милый мой!
– Может, кража какая-нибудь…
– Не продашь! Пусть похитят ребенка! – подсказала Ида.