— От еды мне плохо, — пожаловался Венсан, капризно скривив губы.
— Тебе плохо, потому что ты ожидаешь, что тебе будет от неё плохо. Ты должен есть, иначе тебе будет ещё хуже. Ты ведь этого не хочешь?
Когда прислуга через несколько минут принесла скромную тарелку куриного бульона, Виктор поблагодарил девушку и взял посуду в руки.
— Я не прошу многого. Всего лишь поесть. Ты ведь сделаешь это для меня?
Герцогиня, когда вошла в комнату вновь, застала картину, как Люмьер старался накормить её сына бульоном, старательно уговаривая его съесть хотя бы ещё одну ложку.
— Какой же ты упрямый, Венсан. Если ты не съешь бульон, я опрокину тебя в ванну, и ты наконец-то помоешься! — Венсан, наконец, взял в дрожащую руку ложку и проглотил теплую жидкость. Тут же все внутренности свело судорогой, но он решил, что не станет это показывать. — Когда мы с тобой познакомились, ты тоже был едва живой от голода. Упал в обморок в тот день, когда должен был продолжить писать мой портрет. — Виктор взял ложку в свою руку и стал сам его кормить. — Чем больше ты не ешь, тем сложнее твой организм будет принимать пищу. Ты должен понимать это. Мне удастся уговорить тебя принять ванну, или будешь ходить так?
— А это обязательно? — слабо спросил Венсан. Поучительный тон Виктора успокаивал.
— Да, обязательно. Ты ведь знаешь, как я отношусь к тому, чтобы принимать ванну ежедневно и не один раз! — Виктору все-таки удалось скормить ему тарелку бульона. — Герцогиня, прошу вас, распорядитесь о водных процедурах для Венсана. Полагаю, мыть его я буду сам. — Он вопросительно посмотрел на маркиза. — Но сперва сыграю обещанную композицию.
Виктор встал, чтобы начать играть. Когда Виктор взял скрипку, он на секунду задумался, а потом, вскинув руку, заиграл переливчатую мелодию, в которой сочетались и весенние лучи солнца, и ароматы магнолии, розовых кустов и отзвуки недавно прошедшего дождя. Он играл весну 1875-го, такую теперь далекую и словно ненастоящую. Словно бы не было того портрета, той студии на Монмартре и художника в старой рубашке. Но все это было в ней — в музыке, что оживала под пальцами и заполняла собой всю комнату. И всего Люмьера.
Венсан зачарованно слушал его, а потом в какой-то момент начал плакать. Он растирал слезы по щекам, глубоко всхлипывая. У самого Виктора глаза тоже оказались на мокром месте, когда он закончил играть и опустил скрипку.
— Лисички в восторге, — проговорил Венсан тихо, вытирая тыльной стороной руки впалую щеку.
— О, — выдохнул Люмьер. — Я рад.
— Сядь рядом. — Он обнял себя руками и искоса посмотрел на Виктора.
Виктор подчинился и занял место на постели, где сидел до этого, положив скрипку рядом. Венсан лег ему на колени, съежившись в комок. Он все еще всхлипывал. Люмьер погладил его по спине.
— Ты тоже другой, — вырвалось, и Виктор поджал губы.
— Что ты имеешь ввиду? — спросил Венсан резко.
— Просто другой. Два года почти прошло, как мы с тобой познакомились.
— Ты больше не оставишь меня? — спросил он жалобным тоном.
Виктор не знал, солжет или скажет правду — это могло показать лишь время.
— Нет.
Воцарилось молчание. Некоторое время Венсан просто лежал на коленях у Виктора и, казалось, вот-вот уснет.
— Ванна для Вашей милости готова, — произнесла служанка, постучавшаяся и вошедшая в комнату.
— Ты должен сперва принять ванну. Тебе станет куда приятнее.
Венсан тряхнул головой и тяжело сел. Его дыхание было частым и прерывистым.
— Что с тобой? — Виктор взял его за плечо.
— Мне страшно, Виктор. Они снова говорят ужасные вещи.
Люмьер обнял его, прижав к себе.
— Не слушай. Они не правы.
— Правда? — Венсан всхлипнул и прижался всем своим телом к Люмьеру.
— Правда. — Виктор поглаживал его по голове, проходился ладонью по позвоночнику. — Они перестанут, ты просто не слушай их.
Венсан поднял на Виктора заплаканные глаза и измученно улыбнулся. Он выглядел таким маленьким и хрупким в этот момент. Он оперся о колено Виктора, и осторожно встал на ноги, чтобы избежать дурноты, и в его же сопровождении проследовал в ванную комнату. Венсан знал, что Виктор не желает ему зла.
Виктор услышал в голове музыку, непривычную, похожую по настроению на Шопена — печальную, тоскующую, рассказывающую историю давних счастливых лет. Это была фортепианная мелодия, совсем не скрипичная, и Люмьер вспомнил, как когда-то поцеловал де ла Круа во второй раз уже в театре, в музыкальном классе. Теперь же все было совершенно иначе, и это вызывало очень много чувств у Люмьера. Даже слишком много, чтобы он мог спокойно их выдержать. Он понимал, что, вероятно, проведёт всю ночь за роялем, оставляя и вверяя музыке эти переживания.
Он довёл Венсана до ванной комнаты и передал прислуге, обещая, что останется в комнате рядом — посидит на стуле, и ни за что не оставит маркиза. В ванной Венсан вновь погрузился в привычную апатию и отдался полностью воле слуг. Ему было все равно, что с ним делали. Главное, что Виктор снова был рядом. Он чувствовал себя почти счастливым, если бы не это ощущение, что все стало совсем другим, которое мучило его с самого момента появления Люмьера.
Когда с водными процедурами было покончено, он вышел из комнаты в сопровождении служанки, переодетый в свежую сорочку и укутанный в мягкий халат. На его лице блуждала улыбка.
Они довели вместе со служанкой Венсана обратно до его комнаты, но дальше Виктор уже попросил оставить их вдвоём. За это время в спальне проветрили, перестелили постель и убрали, и выглядела она намного лучше, чем до этого. Хотя Люмьер помнил, как мало было здесь всего, когда он в ней ночевал, ведь Венсан без энтузиазма вернулся домой и не очень-то хотел обживать свои покои.
Де ла Круа указал рукой на портрет на стене и с хитрой улыбкой шепнул ему на ухо:
— Узнаешь?
Виктор от неожиданности вздрогнул.
— Да, конечно. — Он глубоко вздохнул. — Дионис, бог театра, религиозного экстаза и виноделия. — Люмьер улыбнулся.
— Я любуюсь тобой каждое утро, — добавил Венсан со смущенной улыбкой. — Ты даешь мне силы справляться с ними.
Виктор обернулся и обнял Венсана. Он даже не смог ничего сказать. Де ла Круа обнял его в ответ, уткнувшись носом ему в плечо. Постепенно на него накатывала усталость. Люмьер держал его в руках и думал, что все могло быть иначе. Но потом одергивал себя, понимая, что не могло. Если бы они были вместе, их ждала бы нищета, а Венсану становилось бы все равно только хуже и хуже, и выбор он сделал правильный, хоть в эту минуту ему было невыносимо больно от всего. Совершенно от всего. Всё так изменилось, но не менялось разве что одно — Виктор любил Венсана. Венсан же думал про то, что теперь уж точно все будет хорошо. И эти мысли были столь приятны, что постепенно он начал погружаться в сон. Виктор уложил его в постель, чтобы сесть ненадолго рядом, пока Венсан окончательно не уснул. Он поглаживал его по волосам, ещё влажным после посещения ванной комнаты. Когда де ла Круа заснул, Люмьер поцеловал его в щеку и покинул комнату, встречаясь с герцогиней, которая ждала его, вероятно, в коридоре. Они встретились взглядом и Виктор слабо улыбнулся. Через время они вновь оказались в гостиной.
— Виктор, я давно хотела у вас спросить, — герцогиня отпила из чашки и аккуратно поставила ее себе на колени. — Вы ведь сын того известного скрипача?
Люмьер удивился вопросу, но кивнул.
— Да, это так.
— Могу я попросить сыграть вас и для нас? — Она посмотрела на футляр за его спиной. — Страдивари звучит по-особенному.
— Если только герцог не возражает.
— Даже если он будет возражать, сыграйте все равно.
— Вы мне нравитесь, Ваша Светлость. Вы потрясающая женщина. Гораздо сильнее многих мужчин.
— Благодарю вас за комплимент и отдельно благодарю за то, что вы пришли. Ему, кажется, гораздо лучше сегодня.
Когда Венсан, уставший от их компании заснул, и когда они оказались в гостиной, где Себастьян и Анри углубились в свои особые мужские разговоры, в которых темы переходили с политики на деньги и с денег на политику, Виктор подошел к тому комоду, где до этого стоял поднос с чаем, и достал скрипку вновь.