До этого Виктор знал, что больше не существует того Виктора Люмьера. Теперь он это полноценно чувствовал. Если раньше он был светом солнца или звезд, или той же луны, которая так влюбленно внимала ночному Парижу в ясные дни, то теперь он был похож на пламя в камине — согревающее, чуть более далекое, чем открытый костер, но заключенное в особые рамки. Он давал свет и грел, но был уже не таким обжигающим и ярким, как раньше. Было ли это связано только с тем, что он пережил, или с тем, что перешел рубеж определенного возраста, когда юноша — пусть даже великовозрастный — становится мужчиной? Париж наводил его на мысли, и Виктор погружался в них глубоко и серьезно, часами гуляя по знакомым местам и дорогам, осматривая город, забытый и незабвенный. Капли дождя барабанили по зонту, а он неспешно шел и рассматривал людей, и не чувствовал себя частью этого места. Чувствовал себя скорее призраком, чья жизнь осталась глубоко и далеко в прошлом, но Люмьер также понимал, что это пройдет. Это ощущение изменится, стоит ему только вновь привыкнуть к движению жизни города, влиться в его общество и стать двигателем большого количества важнейших дел, которые только предстояло воплотить в жизнь. Оставалось вдохнуть жизнь в старый особняк, покинутый всеми, вернуть былую славу фамилии Эрсана и завоевать уважение, будучи его преемником. У Виктора не было права ни на ошибку, ни на излишнюю чувствительность. Ради себя и ради своего любимого мужчины, во имя его памяти, он должен был стать первым человеком французской столицы.
Осенью весь мир рождается заново, душа человека — тоже. Обрамляется жемчугом и золотыми нитями, кружевом солнечного света в преддверии пылающего шелеста октября, когда мир начнет замирать, погружаться в сон, прежде чем начнется новый круг, новый оборот, новое начало. В осенние дни воздух полон предчувствия и неизбежности, ожидания грядущих увядающих дней.
Виктор слушал рассказ Венсана об их жизнях, о том, что случилось пять, а то и семь лет назад, и смотрел в окно на раскинувшийся сад, в который он вложил столько времени и сил.
Виктор достал папиросу и закурил, опираясь на подоконник. Он только недавно вернулся из Парижа вновь, решив немало важнейших вопросов, и ему предстояло снова уехать, чтобы встретиться с теми, кто мог серьезно повлиять на ведение его дел и с Флоренс Эрсан. Женщина, которая носила фамилию его супруга, тревожила его в последнее время больше всех. Она не давала ему покоя с зимы, а потому он каждый раз старался с ней встретиться и все-таки решить какие-то вопросы. Люмьер вздохнул и покачал головой. А потом медленно подошел и налил себе горячий чай из принесенного служанкой чайника.
— Все это звучит, как роман, трагичный роман. Только с неясным и открытым концом.
Люмьер не смотрел на Маттео. Он знал, что встретит не только удивленный взгляд, но, вероятно, и сочувствующий. На него так смотрели все, кто знал чуть больше, чем из газет.
Виктор курил со спокойствием и даже какой-то степенностью. Руки не тянулись к скрипке, да и мысли иной раз не оглушали и не начинали круговерть, когда он расслаблялся в кресле с табаком. То, как Венсан рассказывал и как чувствовал эту историю, вызывало у Люмьера очень смешанные чувства. Конечно, по ходу разговора он много комментировал, добавлял своих мыслей на тему тех или иных событий, но, как бы то ни было, давал достаточно пространства де ла Круа для того, чтобы тот мог выговориться, ведь основная суть была именно в этом. Чтобы рассказать, чтобы облегчить душу.
Слушать о своей жизни со стороны было достаточно просто, только если бы не приходилось вновь обращаться всем своим естеством к переживаниям минувших дней. Испытывал ли Люмьер ностальгию? Возможно, временами. Думая об определенных событиях, его пальцы сами по себе начинали постукивать по любой поверхности. Вся его жизнь сопровождалась музыкой, и она несла в себе большое значение. Его музыка, как он считал, всегда говорила больше слов. Он играл. Играл, когда Венсан прерывался. Они покинули студию и Виктор усадил де ла Круа на софу и накинул ему на плечи теплое покрывало, чтобы тот не мерз. Забота о нем стала высшей точкой его принятия всего, что произошло. Виктор в свое время истаял, как свечка, практически сгорел дотла, но потом нашел себя в нежной заботе о близких и душевном тепле, которое мог отдать, которым мог обогреть свою семью, которая состояла из нескольких фамилий. Мать и герцогиня, Мари Лефевр и Шарлотта с мужем и маленьким непоседливым Мишелем, умный и не по годам развитой Аньель, который стал ему названным сыном, и Венсан, которого он определял как того, о ком он теперь всегда будет заботиться и которого никогда не оставит, которого он простил не только ради него, но и, в первую очередь, для себя самого, ведь только так он вновь смог вернуться к самому себе и начать жить заново, подлатав искалеченную огромной потерей душу, стали для него по-настоящему важны.
Виктор присел за рояль и стал наигрывать неспешную мелодию, тихую и спокойную, которая была именно о том, что все в этой жизни эфемерное и чувственное; что каждый человек состоит из своих тревог и мыслей, действий и намерений; что весь он — одно сплошное воплощение чувств. Каждый сочетает в себе добродетель и порок, красоту и уродство, безликость и значимость. Люмьер думал о том, что значит на самом деле Красота, и теперь он точно знал ответ, и если бы у него спросили — он бы точно сказал, что думает. К тридцати пяти годам Виктор понял одну простую и незамысловатую истину — человека возвышает любовь.
Но в ту минуту, пока Венсан решался сказать что-то вновь, а Маттео задумчиво поглядывал на них обоих, пальцы Виктора парили над клавиатурой фортепиано, залитой солнечным светом, тепло которого он чувствовал на своих пальцах.
Когда слова, наконец, иссякли, Венсан ощутил смешанное чувство страха и облегчения. Теперь, когда он вспомнил и заново пережил все, поступки, которые он совершал в прошлом, ужаснули его. Но вместе с тем к нему пришло осознание, что все это время он был во власти страшного недуга, поразившего его на заре взрослой жизни. Он потеплее укутался в покрывало и слабо улыбнулся.
— Я пойму, если ты больше не захочешь брать у меня уроки, Маттео, — произнес он, и голос его дрожал то ли от страха, то ли от волнения.
— Мне нужно подумать, синьор де ла Круа. — Маттео поджал губы. Служанка вошла в комнату ровно в восемь и принесла свежий чай. Люмьер кивнул ей и попросил оставить набор на столе. — Ваш рассказ, — начал юноша, — меня немало удивил. Синьор Люмьер прав, это звучит, как книжная история. Сложно поверить, что все это правда.
— Все на свете правда, и все на свете ложь, Маттео, — ответил Виктор, не отрываясь от игры на рояле.
— Это так, — медленно произнес Венсан. — Но если ты решишь навести справки, то убедишься в том, что каждое слово в этой истории есть истина. Только не бойся меня. Пусть я совершал ужасные вещи в прошлом, я клянусь перед Богом, что впредь не совершу больше ничего подобного. — Он сжал под одеждой небольшой нательный крестик. — Я был не в себе, но благодаря Виктору и его терпению, я сейчас нахожусь здесь перед тобой.
Маттео посмотрел на Виктора и даже неожиданно вздрогнул, встретив ответный взгляд прозрачных глаз.
— Это так. Венсан не причинит тебе вреда. Всё это — дела прошлого. Из всего рассказа ты должен понимать, что это коснулось меня тоже, но вот уже пять лет как я живу здесь.
— И вам совсем не страшно? — не удержался от вопроса Маттео.
— А почему мне должно быть страшно? — Люмьер улыбнулся.
— Что если синьор Де ла Круа станет прежним?
Венсан поежился от этих слов и бросил взволнованный взгляд на Виктора.
— Никто из нас уже не станет прежним. Всё осталось в Париже, — ответил Виктор и перестал играть.
Люмьер встал и вышел из комнаты, оставляя их вдвоём. Ему нужно было написать письмо герцогине и матери, а потом разобрать пару документов. К сожалению или к счастью, он был очень занятой человек. Прежде чем уйти, он налил чай для Венсана и Маттео.