Виктор вернулся в студию, едва ли не сразу же обращая на себя внимание ученика Венсана, который немало удивился его присутствию. И правда, юное дарование. Он был чем-то похож на Венсан в те самые годы, о которых они ненароком вспомнили минутами ранее.
— Душа моя, представишь нас?
— Маттео, знакомься, это мой друг — Виктор Люмьер. Мы познакомились с ним в Париже много лет назад, — произнес Венсан по-итальянски. — Ты не возражаешь, если он будет присутствовать на нашем сегодняшнем уроке?
Мальчик, смущенный присутствием незнакомца, покачал головой и пробормотал несколько приветственных слов.
— Виктор, это мой ученик Маттео Гоцци. Помяни мое слово, когда-нибудь, он станет великим пейзажистом, — де ла Круа улыбнулся и нервно обхватил себя руками. — Прошу, садись, а мы начнем.
— Рад познакомиться с вами. — Виктор кивнул и улыбнулся. — Наслышан о вашем трудолюбии и усердии. — Люмьер говорил по-итальянски недурственно, но подбирал слова и иной раз мог ошибиться, отчего старался изъясняться не особенно красноречиво и достаточно кратко.
Художник на секунду задумался. Тревога, разгоревшаяся в его душе, постепенно затухала. Его взгляд принял мечтательное выражение.
— Истинный художник не тот, кто может изобразить точность формы, а тот, кто отражает суть вещей.
Виктор встал несколько поодаль от них обоих, чтобы ни музыка не отвлекала их от работы, будучи слишком громкой, ни загораживать окно, откуда открывался вид на восхитительный сад, уже не раз упомянутый ранее. В этом саду Люмьер проводил очень много времени: думал, сочинял или же просто отдыхал, окруженный природой, ветром, запахом лета и свежести.
Он приставил скрипку к плечу в привычном жесте, как делал десятки раз на дню — родившись в семье скрипача он был влюблен в музыку. Она рождалась под его пальцами стремительно — Виктор мог сочинять часами напролет, забывая обо всем на свете. Хотя в периоды тоски и усталости мог вовсе не брать ее в руки неделями, но те времена прошли и оставили после себя только пустоту. Теперь же страницы нотной тетради на пюпитре полнились этюдами и законченными произведениями.
Первые минуты урока он наигрывал что-то легкое. Соло скрипки из первого скрипичного концерта Моцарта в си-бемоль мажоре. Она настраивала на приятный лад, вселяла в душу человека радость и желание жизни. Эта мелодия сочетала в себе воздушность и сильную энергию движения вперед.
Первые полчаса он играл скрипичные концерты Моцарта, а после — струнное соло для скрипки и фортепиано в анданте. Мелодия становилась задумчивее, как и сам Виктор, погружающийся в мысли о Париже, оставшемся далеко позади и по времени, и в пространстве. Когда соната окончилась, он прервался на несколько мгновений, прикрыв глаза, а после заиграл вновь, и эта музыка была совершенно иной. Она не принадлежала ни Моцарту, ни Баху, ни Вивальди. Это была мелодия, забытая в прошлом. Мелодия танца, открывающего новогодний маскарад в Опера Гарнье в 1876 году.
Урок шел хорошо. Маттео схватывал на лету каждое указание Венсана и быстро овладевал необходимой техникой. Несомненно, у мальчика был большой талант. Возможно, через пару лет и о нем действительно заговорит вся Италия.
Музыка, которую играл Люмьер, была до боли знакома. Венсан ощущал ее каждой клеткой своего тела. Перед глазами закружились образы прошлого: золотое фойе дворца Гарнье, мансарда на Монмартре, где художник когда-то снимал студию, цветущие магнолии, долгие прогулки вдоль набережной Сены, дешевое красное вино и дурманящий аромат города огней. А еще твердая рука, держащая револьвер крепко и умело. Его рука. Кровавое пятно, расползающееся по белой манишке. Предсмертные хрипы и мольбы о пощаде.
— Виктор! — хрипло воскликнул Венсан, повинуясь внезапному порыву.
На мгновение он замер, прижимая руки к горлу. Дыхание перехватило. Образы прошлого заплясали перед его взором. Музыка Виктора, которая еще недавно вызывала ностальгические воспоминания, теперь вызывала лишь отвращение и панику. В следующий момент мир покачнулся и затем пришла спасительная темнота. Де ла Круа осел на пол.
Музыка прекратилась с выкриком, смолкла так резко, даже не повиснув в воздухе. Оборвалась, словно ее и не было. Оставив скрипку лежать на столе, полном банок с кисточками, тюбиков краски, мастихинов различного размера и даже альбомов для рисования, Люмьер бросился к своему художнику, приседая на корточки. Виктор взял его лицо в ладони, не обращая внимания на Маттео, который определенно не понимал, что происходило. Стараясь привести Венсана в чувство, он стал растирать ему виски.
— Ну давай же, очнись. — подобного Виктор точно не ожидал, а потому даже из-за нервной озабоченности недурственно выругался на французском, в первую очередь коря себя за то, что, возможно, спровоцировал нечто особенно неприятное. — Венсан, ради всего святого, приди в себя! — Он смотрел на своего художника обеспокоенно и даже растерянно. — Прошу тебя.
— Виктор, все вернулось. Я вспомнил все! — лихорадочно проговорил художник по-французски. — Сначала был голос, а потом я увидел знакомые места и потом, — по его щекам покатились слезы, — потом я вспомнил каким ужасным человеком был в тот год.
Глаза художника были все еще закрыты, как будто он боялся, что если откроет их, то вновь окажется среди кошмаров прошлого. Он крепко сжал руку композитора своей.
— Прошлая жизнь осталась в прошлом, — Люмьер говорил тихо, но уверенно. Виктор вздохнул и поцеловал его в висок, прижимая к себе.
Маттео, все время находившийся перед ними и наблюдавший сцену от и до, смотрел на мужчин с нечитаемым выражением на лице, а потом отошел к столу Венсана, где всегда стоял кувшин с питьевой водой — чтобы ненароком не выпить воду с краской, — и, налив в отдельную кружку с бирюзово-золотым орнаментом, протянул ее учителю, также присев на корточки. Его доброе и открытое лицо выражало полное непонимание ситуации и беспокойство, которое ощущалось даже физически.
То, что Виктор и Венсан говорили на французском, все-таки отличном от итальянского, несмотря на латинские корни, позволяло скрыть некоторые детали столь неуместного и неожиданного момента.
Венсан принял кружку из рук ученика и вымучено улыбнулся.
— Все в порядке, — произнёс он по-итальянски. — Мы продолжим урок через пару минут.
Художник с трудом поднялся на ноги и аккуратно поддерживаемый Виктором прошел к старой софе, одиноко примостившейся в углу студии.
— Учитель, — немного замешкавшись, подал голос Маттео. — Я из простой крестьянской семьи и не много смыслю в жизни. Но я могу понять, когда происходит что-то плохое. Что вы вспомнили?
Виктор усадил Венсана на софу и забрал пустую кружку, оставляя ее на подоконник, а потом вернулся обратно и сел рядом, обнимая одной рукой, крепко держа пальцами за предплечье. Он глубоко вздохнул, а потом огладил его ладонью, ласково, словно бы успокаивая. Виктор понял суть разговора — не настолько уж был несведущ в языке, и сказал Венсану:
— Ты не будешь продолжать, не сегодня. Я против, Венс. — Он повернул голову и посмотрел на Маттео. — Определенно, уже не сегодня.
Он отпустил Венсана, вставая между учеником и учителем, безотрывно глядя в лицо юноши.
— Это не все вопросы, которые ты хотел бы задать, я прав? — он звучал с сильным акцентом. — Уверен, что хочешь услышать ответ? — Некоторые слова звучали на французском, некоторые — на итальянском. Виктор отчего-то был недоверчив и насторожен, хотя это было закономерным. Виктор сложил руки на груди, хмурясь и смотря на юношу, который был для него незнакомцем, а потому решение отвечать или нет целиком лежало на Венсане.
— С тех пор как вы здесь появились, о вас ходит много слухов. Говорят, в вас живут бесы и что вы вынуждены были покинуть Францию из-за любовной драмы. Еще говорят, что вы с вашим другом, — он покраснел и бросил короткий взгляд на Люмьера, — больше чем друзья. Говорят, вы убивали людей. Простите за дерзость, но что из этого правда, месье де ла Круа?