— Все в порядке. Это было просто неожиданно. — Виктор тяжело вздохнул. — Занимайтесь тем, что важнее. Солнце над Парижем сейчас уступает место дождю все чаще.
— После нашей прошлой встречи, я неплохо продвинулся. Думаю нашей сегодняшней встречи хватит, чтобы я смог закончить работу, — он немного подумал, а затем тихо добавил: — Думаю, это будет одна из моих лучших картин.
Виктор чувствовал, как повисает недосказанность. Не напряжение, но их обоих отгораживает друг от друга незримое что-то, и Люмьер начинал об этом думать. Он отошел наконец-то к раковине и справился с задачей вымыть руки, а потом, дотянувшись, забрал повязку со стола и, как положено, вернул ее на место.
— Значит, эта встреча последняя?
Он внимательно и со скрываемым сожалением посмотрел на Венсана.
— А вы бы этого хотели? — осторожно спросил Венсан.
Он чувствовал как внутри его начинают обуревать сомнения. Не перешли ли они черту? Этот поцелуй был столь неожиданным, что художник все никак не мог толком собраться с мыслями. С одной стороны, он жаждал продолжения, но в то же время он чувствовал поднимающийся из глубин его души страх. Что если этим поступком он прогневал Бога?
— Нет. Не хотел бы.
Он обошел Венсана, с трудом дойдя до того стула, на котором сидел каждый понедельник до этого.
— Не могу быть уверен в вас.
— Я бы тоже не хотел, — сказал художник, берясь за кисть. Некоторое время он молчал, а затем тихо спросил, тщательно подбирая слова: — То, что произошло между нами. Вы считаете это правильным?
— Правильным с точки зрения чего, Венсан?
— Бога.
— Венсан, — Виктор предостерегающе начал. Его тон звучал очень неоднозначно. — Вы осведомлены в моем отношении к религии и к Богу.
Сделав несколько быстрых мазков, Венсан поправил упавшую на лоб прядь. Мог ли он объяснить Виктору, что он чувствует? Поймет ли тот? Он чувствовал, что начинает нервничать, и ему никак не удавалось сосредоточиться на картине.
— Что если мы навлекли божью кару своим поступком?
— Каким, черт возьми, поступком? — Виктор начал понемногу выходить из себя. То ли из-за постоянной боли, то ли из-за извечно нелюбимой им темы религии. — Мы обокрали, изнасиловали, убили кого-то?
— Вы перешли черту, — резко проговорил Венсан. — Мы перешли черту дозволенного.
— Значит, я перешел? Не отнекивайтесь, вы ведь готовы обвинить меня во всем том, что произошло.
Художник почувствовал, как его руки начали дрожать. Он редко выходил из себя и всегда старался держать себя в руках, но сейчас чувствовал как начинает терять самообладание.
— Вы пришли в мой дом и начали говорить на темы, которые являются запретными.
— Что еще я сделал, Венсан? — Виктор смотрел на него не просто внимательно, а с нарастающей враждебностью.
Венсан отложил кисть и обратил в танцовщику прямой отчаянный взгляд.
— Вы заставили меня почувствовать то, чего я никогда не чувствовал раньше. Вы разве не понимаете? Я влюбился в вас, Виктор. Именно так. Вот только это совершенно невозможно, — его голос сорвался на крик. — Мне кажется, вам лучше уйти.
Виктор, казалось, даже не удивился ни словам Венсана, ни тону, с которым он это говорил. Но, всего лишь казалось.
— Вы были близки к тому же.
Люмьер тяжело подошел к столу, чтобы повязать шарф и накинуть пальто.
— До свидания, Венсан.
Он ничего не ответил и лишь молча проводил его взглядом. Когда дверь за Люмьером закрылась, Венсан ощутил, как вся злость и досада выходят наружу. Пнув стул, на котором еще несколько минут назад сидел Виктор, он почувствовал, как готов расплакаться, но подавил этот порыв. Он практически сразу начал сожалеть о содеянном. Кто просил его говорить? Зачем он вообще начал эту тему? Ведь Виктор ушел и больше уже не вернется.
Было бы глупо полагать, что Виктор не предвидел такого исхода событий. Он с самого начала нарывался, действовал вопреки убеждениям Венсана, говорил совсем грубые и жестокие для верующих людей вещи, которые не могли не задеть Дюплесси. Он осознавал, как влияет на него, видел, как Венсан на него смотрит. Правду говорят, что человек всегда знает, когда кто-то к нему неровно дышит. Да и поцелуя было уже достаточно. То, как Венсан отзывался на его ласку было красноречивее любых слов.
Досада — вот что ощущал Виктор явственнее всего. Было жаль, что так получилось, и осадок остался не из приятных. Впереди были дни работы в театре, когда они точно должны были случайно пересечься тут или там, если повезет. Виктор не был обижен, поскольку не был удивлен желанию Венсана обвинить его во всех грехах, ведь Люмьер и правда ворвался в его тихую жизнь, а теперь она полыхала в пожаре религиозных сомнений. Мало кому приятно, когда их задевают за живое.
Виктор забрал подарок Венсана, который нес в руках, прижимая к себе лицевой стороной под расстегнутым пальто на случай внезапного дождя. Люмьер чувствовал, что все не закончится таким нелепым и глупым образом, а потому дал несколько отходных моментов, если только Венсан их, конечно, углядел.
Он вернулся в казавшуюся пустой в выходной день Оперу. Впечатления, оставшиеся не из приятных, конечно, не настраивали на приподнятое настроение, потому он решил просто поспать, поскольку уже на подходе к театру его начала одолевать сонливость, ведь он не ужинал прошлым вечером и не завтракал в то утро. Виктор поднялся по лестнице на нужный этаж и свернул в жилой коридор, преодолев все расстояние с большим трудом. Благо, что никого не было и некому было видеть то, как Люмьер хромал к нужной двери, сквернословя себе под нос. В спальне не оказалось никого — было около трех часов и все уже давно разбежались по своим делам: кто на прогулки, кто на свидания, кто еще бог знает зачем. Виктор был рад уединению. Он убрал подарок Венсана в тумбочку у кровати, завернув дощечку в шарф, а потом лег на кровать, оставляя пальто на изголовье.
Задрав штанину, Виктор избавился от повязки и обновил мазь, осторожно втерев ее в кожу. Он впервые был настолько сильно благодарен за подарок о своего «анонима», ведь мазь приятно холодила кожу, при этом согревала мышцы и на самом деле облегчала его состояние — путь от Монмартра до Гарнье не показался таким жутко долгим и тяжелым, как от театра до дома Венсана. Хотя, возможно, тому способствовало еще то, что в этот раз он уже не спешил, а размеренно шел, лишний раз не подвергая ногу испытаниям.
Все мысли возвращались к Венсану, и он решил не сопротивляться этому. Виктор ведь все понимал, и единственное, что ему оставалось, — это ожидание. Ожидание будущего разговора или просто новой встречи. Он собирался дать ему время подумать, и хотя Люмьера, с одной стороны, немного раздражала религиозность Дюплесси, с другой, он скорее старался это принять и понять, надеясь, что она не встанет между ними впредь, как это произошло в тот день. Виктор почему-то был уверен, что Венсан не обрубит их общение на корню, не станет избегать Люмьера в театре и не откажется от работы.
— Он влюблен в меня, — Виктор произнес себе под нос, улыбнувшись.
Почему-то именно эта мысль согрела его душу. Это было не просто приятно знать, сколько хотелось, чтобы именно так и было. Не из соображений тщеславия или желания внимания, сколько потому, что Венсан, определенно, по мнению Виктора, был достоин его собственной любви. То очарование, исключительная образованность и даже его религиозность, которая Виктору казалась скорее вызовом, привлекали Люмьера. Ему нравилось проводить с Дюплесси время, разговаривая и дискутируя, даже когда их беседы превращались в противостояния. Для Виктора было так важно, когда его понимали, и он чувствовал удовлетворение как от разговора, так и от нахождения рядом с человеком.
Венсан был весь сплошное противоречие. Любящий Бога, отрицающий плотскую любовь, преданный своему искусству настолько, что готов голодать и ютиться в квартирке на Монмартре в далеко не самых лучших условиях, и при этом такой чувственный, откликающийся на ласку и все же ставящий под сомнение свои идеалы, поддающийся искушению выходец из высшего общества, сын французской аристократии. И Виктор был в шаге от того, чтобы полно ответить тому взаимностью. Он был почти что влюблен. Но пока лишь только «почти».