Сидя на уровне второго этажа на парапете, прислонившись спиной к колонне, он всего лишь находил себя в тишине надвигающейся парижской ночи, в это время года еще тихой, звенящей от прохлады.
Вернувшись обратно, когда под рубашку уже пробрался холод и кашемировый шарф не мог уберечь от поднявшегося порывистого ветра, он, взглянув на часы, отметил, что уже далеко за полночь. Ему, вероятно, должно было хотеться спать, но благословенная тишина и безлюдность были столь редки, что он решил направиться в музыкальный класс, правда, до этого ему пришлось зайти в спальню и взять скрипку, стараясь никого не потревожить. Впрочем, артисты, утомленные рабочим днем, даже не заметили его присутствия.
В ту ночь не хотелось ни Моцарта и Вивальди, ни Баха с Бетховеном. В ту ночь он вознамерился играть Иоганна Штрауса-отца.
Он вошел в темную залу, не зажигая свечей, как и всегда. Прикрыв дверь и настроив инструмент, он сразу же принялся играть «Жизнь — это танец», чтобы разогреться, чтобы поднять себе самому настроение. Мелодия была энергичной, солнечной, яркой.
Потом спокойный и чуть более нежный вальс — «Песнь Дуная». Виктор прерывался, играя только отдельную солирующую партию для скрипки, но вместо отвечающей флейты, он напевал этот прекрасный вальс на немецком. Люмьер, безусловно, умел петь. Когда не приходилось зажимать челюстью скрипку, он с удовольствием напевал красивые чужие слова. Он знал очень много произведений на разных языках в силу работы в театре и собственной любознательности.
Спустя несколько мгновений все продолжилось «Вальсом Тальони». Думая о предстоящей «Бабочке», хотелось прочувствовать легкость и радость самому. То, в какой ситуации он находился, было не самым положительным знанием, но так чудесно и прекрасно было отвлечься от всех забот, плавно двигаясь по залу, старательно избегая волнения больной ноги, наигрывая что-то настолько воздушное и изящное из венской классики.
И напоследок, чтобы окончательно прочувствовать все полно и как можно более ярко, но заиграл излюбленный «Вальс Венской души», который в прошлый раз ожил под его пальцами на рояле. Когда Виктор играл, закрыв глаза, самозабвенно двигаясь по небольшому кругу, он улыбался. Словно был по-настоящему счастлив.
В тот вечер Венсан засиделся допоздна. Он подошел к финальному этапу работы над эскизами декораций и твердо решил, что завершит их в этот вечер. Он совсем забыл о времени и когда в первом часу ночи наконец поставил последний штрих и посмотрел на время, то решил, что возвращаться на Монмартр уже поздно. В ночи можно было встретить самую непритязательную публику, и такая прогулка могла закончиться весьма плачевно. Выходило, что ему предстояло заночевать в театре.
Встав на ноги, он потянулся, разминая затекшие конечности. Желудок свело голодом, но рассудив, что до утра ни о какой еде не может быть и речи, Венсан решил немного прогуляться. Накинув на плечи пиджак, он вышел в молчаливый темный коридор. Проведя с десяток минут в бесцельных брожениях, художник услышал странный звук. Прислушавшись, он замер и вдруг его лицо озарила улыбка. Откуда-то издалека лилась еле слышимая музыка и он решил узнать ее источник. Кому-то кроме него явно не спалось.
Спустившись по узкой черной лестнице на этаж ниже, где располагались репетиционные залы. Свет нигде не горел, однако музыка здесь слышалась гораздо отчетливей. Это был один из знаменитых вальсов Штрауса-отца. Проблуждав в темноте еще немного, он оказался на пороге большого зала. Именно в нем и находился таинственный скрипач. Лунный свет, льющийся из большого створчатого окна, хорошо освещал помещение и Венсан чуть слышно ахнул, поняв, что перед ним находится Виктор. Его глаза были закрыты, а на лице застыло выражение умиротворения. Застыв как вкопанный, Венсан почувствовал, что не может шелохнуться. Сердце бешено забилось. В голове крутились слова извинения, но он решил, что не имеет права нарушать столь совершенную музыку.
Когда музыка закончилась, Люмьер еще некоторое время стоял с закрытыми глазами, казалось, наслаждаясь каждым моментом. Художник хотел было подойти к нему, но никак не мог решить, как лучше начать разговор. Как вдруг случилось непредвиденное. В темноте, он случайно задел рукой косяк двери. Раздался протяжный скрип. Виктор открыл глаза и быстро обернулся. Венсан, испугавшись шума и смущенный собственным неоднозначным положением, поспешил скрыться. Он бросился бежать прочь, натыкаясь на стены, производя еще больше шума. В несколько прыжков преодолев два лестничных пролета, он поспешил в свой кабинет, моля Бога о том, чтобы Виктор не последовал за ним. Ему было стыдно, за то, что он стал непрошеным свидетелем столь откровенной сцены, но в тоже время был очарован игрой Виктора.
Музыка, которую он только что услышал, рождала в его сознании чарующие легкие образы. Он подумал о саде, полном красивейших цветов и решил их тотчас запечатлеть. Венсан зажег свечи и опустился за стол, и, взяв акварельные краски, которыми выполнял эскизы для «Бабочки», начал рисовать.
Уединение Виктора редко кто-либо нарушал, но и такие случаи были, а потому он не особенно удивился, что кто-то мог подслушать его игру. Иногда его даже пытались выставить из музыкального класса, но коротким «обратитесь к директору» прерывался любой подобный разговор. В этот же раз Люмьер если не слышал, то чувствовал чужое присутствие, но не особенно придавал этому значения — пока его не беспокоили, он мог играть и не испытывать неловкость. Однако если он играл свою музыку, то тогда был готов прерваться в любой момент. Одно дело — играть произведения именитых композиторов, другое дело — собственное. Оно было куда более личным и искренним, хотя он вполне понимал, что мало кто обратил бы внимание на это, и не услышал бы ничего, кроме собственного.
Виктор признавал, что композитор, да и любой другой творец, вкладывал свою идею, мысль, чувство в произведение, и все остальное, что видели и слышали люди, принадлежало лишь им самим.
Он не увидел кто был тот человек, что наблюдал за ним, пока Виктор не закончил играть последнюю композицию. Ему на самом деле было интересно, кто стоял за дверью так долго, пока он не доиграл, ведь, как показалось самому Люмьеру, человек слушал его игру не менее четверти часа. А потом так скоро сбежал. Впрочем, на этом Виктор и закончил играть.
Вернувшись в спальню около часа ночи, Люмьер бережно спрятал скрипку и переоделся, сперва обработав колено и хорошенько его зафиксировав, а потом и вовсе лег, чтобы наконец-то спокойно заснуть.
Утро выдалось эмоциональным, и началось оно со споров с Шарлоттой на одном из лестничных пролетов недалеко от входа в столовую.
— Почему ты такой упрямый? — вопрошала она, совершенно негодуя. — Ну и что, они смотрят! Они всегда смотрят! Они всегда шепчутся! Виктор!
— Нет, Шарли, я не пойду. Не пытайся меня уговорить.
— Если ты сейчас же не пойдешь, я тебя силой туда затащу!
— А тебе сил хватит, милая? — Виктор усмехнулся, глядя на нее.
— А вот и хватит! Ты превращаешься в скелет! — Она дернула его за рукав, как делают маленькие дети.
— Тебе так сложно принести мне кусок пирога и стакан воды? — Люмьер склонил голову и вздохнул, глядя в глаза названной сестры.
— Я больше не могу смотреть, как ты разваливаешься, ходишь по театру на грани обморока, пытаешься строить из себя всемогущего засранца, при этом едва ли не плачущего от боли!
Виктор аж задохнулся, столь неожиданной была ее тирада.