Виктор доиграл сонату и больше к клавишам не прикоснулся. Он закрыл клавиатуру и оперся о крышку локтями, закрывая лицо ладонями. Он так бесконечно устал. Люмьер сложил руки и положил на них голову, тяжело вздохнув. Хотелось сбежать из театра. Просто взять и уйти, и не вернуться в него утром. Позволить себе побыть наедине с Парижем и холодным воздухом, гуляя по городу без лишних глаз и ушей.
Проведя так не меньше получаса, он выпрямился и обернулся к подоконнику в поисках подсвечника. Промаявшись несколько минут, он все же зажег свечу и достал из бумажного свертка три конверта, которые так и не были распечатаны. Датированные февралем, началом и серединой марта, они ждали своего часа.
Дорогая бумага и красивый почерк, а также узнаваемая за столько времени сургучная печать — он получал письма уже больше года — была отличительной чертой этих писем, полных признаний.
Он взял февральское письмо в руки и сломал печать, являя свету листок, на котором были красиво выведены красивые и порой смущающие слова. Виктор никогда не отвечал на эти письма, но обязательно читал, оставаясь наедине с тишиной и ночью. Люмьер принялся за чтение.
«Каждое ваше движение, каждый ваш вздох будят во мне желание. Вы совершенны. Понравился ли вам мой подарок?»
Едва ли Виктор мог вспомнить, какой подарок был ему прислан в тот самый раз. Он ведь вернул ему — своему незнакомцу — каждый присланный подарок, кроме мази, которая и в самом деле ему помогала. Он улыбнулся на комплимент. То, что было ему так необходимо — доброе слово. Пусть и даже он не знал человека, который ему писал.
«Вы вновь не пришли. А зря. Я уверен, что пришелся бы вам по вкусу, как вы пришлись мне много лет назад. Надеюсь, вы вскоре передумаете. Прикладываю к письму ранее упомянутую сумму… »
Виктор был само очарование, когда молчал. Но реагировал он ведь буквально на все. Только не на эти письма. Он только закатил глаза и усмехнулся. Сколько раз он уже отказывался от денег. Люмьер мог быть ответить на приглашение, явиться на свидание и побеседовать, но попытки купить его на одну ночь уже изрядно забавляли, даже не вызывая отторжения. Он даже подумал — а не ответить ли! Не написать ли пару строчек!
«Я бы страстно целовал вас, а потом мы бы занялись любовью. Виктор, я знаю, вы хотите этого. Буду ждать вас в ресторане как обычно…»
Вопиющая наглость, думал Люмьер. Впрочем, он не был ханжой и его даже привлекал подобный подход к привлечению внимания. Нет, он не имел ввиду, что ему нравилось испытывать подобное на себе, но он не мог не заметить, что-то, насколько бескомпромиссно отдавались в голове эти слова, действовало безукоризненно верно. Он мог бы поспорить, что этот мужчина мог заполучить кого угодно, но ему по какой-то неведомой причине захотелось иметь во всех смыслах именно Виктора.
«Я знаю о вас все, мой дорогой Виктор. Где вы живете, с кем вы общаетесь, как устроен ваш день. Я знаю, что вы любите, а что ненавидите. Поверьте, я знаю, как доставить вам удовольствие… »
Виктор усмехнулся. Какая самонадеянность! Но потом он подумал, что получает эти письма не год, не два, а со своего едва ли не двадцатипятилетия. Тогда он и правда был одинок и мог бы ответить взаимностью на ухаживания, но что-то его всегда останавливало. Что именно — он точно сказать не мог. Люмьер взял карандаш, который всегда носил с собой, как и записную книжку — их он забрал из спальни вместе со скрипкой. Вырвав страницу, незаполненную нотами, он решил написать ответ, который планировал отправить через человека, который приносил подарки и письма в обратную сторону.
«Сможете ли вы доставить мне экзистенциальное удовольствие, месье? Удовлетворить мое сознание. Оно важнее тела. Сможете меня восхитить? Поразить талантом? Тело всего лишь тело. Возбудите мой разум!.. »
Он запечатал его в конверт от последнего письма вместе с деньгами и чужим письмом, при этом после слов дописал на бумаге короткую музыкальную фантазию, насмешливую и шутовскую, что могла бы сказать человеку чуть больше о его настроении и отношении, нежели строчки простым карандашом на бумаге.
День приближался к завершению, да и Виктор уже окончательно выбился из сил, а потому решил, что глупая идея отправиться гулять должна быть выдворена из головы, но почему-то она не отпускала. Он был готов забрать пальто и шарф, и покинуть Гарнье до самого рассвета, оставив скрипку и другие вещи на сохранность Шарлотте и мадам Лефевр. Теперь Опера казалась скорее тюрьмой, прекрасной и грандиозной, а не родным домом, храмом Мельпомены, если на то пошло.
Люмьер покинул музыкальный класс и сделал, что планировалось, потом поднялся и оделся по погоде — теперь ему оставалось только заболеть в придачу. Можно было бы тогда уходить из театра сразу же.
Предупредив Мари, что ему категорически необходимо подышать свежим воздухом, Виктор вышел на улицу Обер и прошел до улицы Скриба, где обычно можно было поймать фиакр. Прождав около десяти минут, когда экипаж прибыл, он вручил деньги извозчику и назвал адрес. Виктор всего лишь надеялся, что ему будут рады.
Спустя четверть часа в дверь одинокой мансарды художника раздался стук. Венсан отвел взгляд от портрета и бросил взгляд на часы. Уже давно пробило девять. Поднявшись на ноги, он слегка пошатнулся — давал о себе знать выпитый алкоголь, и поспешил открыть дверь. На пороге стоял Виктор.
— Простите, что без приглашения, — его голос звучал устало.
Он протянул Венсану бутылку добротного крепленого вина.
— За беспокойство.
Венсан, пораженный до глубины души, молча принял подарок и отошел в сторону, пропуская танцовщика.
— День был отвратительным, — он остался стоять у стола. — Я не знал, куда мне идти. Хотел пойти к вам. К вам и пришел. — В кои-то веки Люмьер говорил без излишней патетики.
— Виктор, — наконец, опомнившись, выдохнул Венсан. — Прошу, простите меня за все слова, которые я вам наговорил.
Виктор посмотрел на него, задержал взгляд, а потом попросил:
— Подойдите, Венсан.
Венсан послушно сделал несколько шагов в его сторону. Виктор шагнул от стола и обнял его одной рукой, второй погладив ладонью по спине.
— Вы ведь не думали, в самом деле, что я на это обижусь.
Люмьер тяжело вздохнул и договорил:
— Но… Я прощаю вас. Если вы хотите услышать мой ответ именно так.
Венсан не верил своим глазам. Быть может это все действие абсента и на самом деле он лишь продолжает смотреть на портрет? Нет, ощущения были вполне реальными.
— Я видел, как вы упали…
— Мой позор, кажется, видели все. — Виктор все еще поглаживал его по спине. — Обнимите меня, если… Обнимете?
Венсан крепко обнял его в ответ.
— Как только все эти люди могли так про вас говорить! — неожиданно воскликнул он, чувствуя как злость, которая было совсем затихла вскипает вновь.
— Так вы им не верите? Тому, что они говорят. — Виктор и сам крепче обнял Венсана, примостив подбородок у него на плече.
Теперь он на самом деле был уверен, что самым правильным решением было отправиться на Монмартр.
— Ни одному слову! Когда я услышал, что про вас говорят, я так разозлился. Все эти люди говорили ужасные вещи.
— Вот поэтому я и здесь. — Виктор даже улыбнулся. Он продолжил поглаживать Венсана по спине, чтобы тот не вскипал.
Неожиданно Венсан отстранился и обеспокоенно посмотрел на Виктора.
— Как ваша нога?
— Болит. У меня выскочила коленная чашечка и сместился сустав. Мне вправили и обкололи, чтобы я ее просто не чувствовал. Как видите, я преодолел четыре этажа наверх. Но я бы все-таки присел… Выпьем чаю? — Люмьер улыбнулся. — Или кофе.
Венсан кивнул и поспешил поставить чайник.
— Знаете, а я дописал ваш портрет. Хотите посмотреть?
— Да. — Виктор кивнул. — Обязательно. Да, Венсан. — Виктор даже на мгновение отвернулся, когда глаза оказались на мокром месте. Потрясений для одного дня было слишком много. Он не ожидал такого добра от Дюплесси.