Венсан вздрогнул, но не отпрянул.
— Я готовлю неважно. Раньше у нас всегда были повара, а когда я сбежал из-под крыла родителей, то долгое время едва мог сам вскипятить воду.
— Я умею готовить. Но мне не для кого этого делать. Да и негде. — Виктор обнял обеими руками его талию, сцепив ладонями свои же локти. Прижав Венсана к себе ближе. В этом объятии не было намека на что-то непристойное. — Впрочем, я много чего умею делать руками.
— Возможно, мне есть чему поучиться у вас, месье Люмьер. — улыбнулся Венсан.
— Венсан, к чему такой официоз. Я же не называю вас «Ваше благородие», или стоило бы? — Он усмехнулся и отпустил его, чтобы взять в руки чашку и сделать глоток горячего напитка.
Венсан засмеялся. Мог ли он вообразить, что это возможно? Все казалось волшебным. Вдруг его взгляд упал на щеку Виктора.
— Кажется, я испачкал вас краской, — неожиданно ахнул он.
Венсан осторожно прикоснулся к его коже.
— А знаете, думаю, эта ночь нас очень сблизила, — серьезно произнес он.
— Считаете, нам пора стать ближе? — Виктор взял его пальцами за запястье.
— Вы так думаете?
— Вы спали со мной. — Виктор посмотрел в глаза Венсана, не скрывая улыбки.
Художник почувствовал, что его щеки заливает краска.
— Возможно это хороший повод.
— Для чего же, Венсан? — Виктор наклонился ближе.
Венсан улыбнулся и опустил глаза.
— Думаю, нам пора перейти на «ты».
— Полностью согласен.
— Давай поднимем наши чашки за это!
— Как за революцию, честное слово. — Люмьер усмехнулся.
— С тобой хоть на баррикады, — засмеялся Венсан.
— Ты роялист? — Почему-то спросил Виктор. Ему стало любопытно. Все-таки Венсан был выходцем из света.
— Да, но я верю в революцию. А что насчет тебя?
Виктор задумался, а потом присел на стул. Он устал стоять и захотелось расслабить ноги. Время стремительно утекало.
— Мне сложно сказать. Считай, я никогда не жил, как обычный парижанин.
— Возможно я тоже мог бы тебя кое-чему научить, — произнес Венсан, беря булочку со стола.
— Свободе, равенству и братству?
— Для начала. Ведь перед нами, — он обвел рукой пространство студии, — весь мир.
— Я не существую, как его часть. Ты видел, какая моя жизнь на самом деле. Пока я не покину его, другая не начнется. Впрочем, недолго осталось. — Люмьер взял выпечку из пакета, разломив ту пополам. — Все, чего бы я хотел, это посмотреть мир, играть и не быть никому должным. И перестать быть одиноким. Хотя, пожалуй, с последним ты мне помог.
Виктор вздохнул и запустил свободную руку в волосы, приглаживая кудри.
— Когда лет через семь моя карьера закончится, если не раньше, я бы отправился в долгое путешествие. Я не был нигде, кроме Франции и Бельгии. Это печалит меня слишком часто. — Он отщипнул от булочки кусочек и отправил его в рот, сразу же запивая чаем. — Ты видел, в каком котле мы варимся каждый день. И травма моя не потому, что я в прошлом году был уставший и неуклюжий. Я не сам упал. — Он опустил глаза. — Нет большего одиночества, чем в толпе людей. С тобой я понял, что меня есть кому понять и принять, несмотря на все отличия… В первую очередь в мировоззрении. И я за это на самом деле благодарен. То, что ты сделал для меня вчера, было бесценно.
Венсан, который наконец справился с приготовлением яичницы даже почти её не подпалив, задумчиво посмотрел на своего собеседника.
— Я бы хотел показать тебе мир. Ты знаешь, у меня никогда не было друзей.
— Обещай, что покажешь.
Он держал в руках чашку, смотря на собственное отражение в остатках чая. Венсан подошел вплотную к Виктору и внимательно посмотрел ему в глаза.
— Обещаю.
Виктор ответил ему благодарной улыбкой.
Спустя пятнадцать минут, когда они прикончили яичницу, Люмьер посмотрел на часы.
— Мы опаздываем. Мы бесконечно опаздываем! Придется брать экипаж.
Им пришлось собраться быстро, ведь уже в девять часов должна была начаться первая репетиция и рабочий день у Венсана. Цех начинал работать чуть позже, нежели артисты, но в этот день занятия в балетных классах и на сцене были перенесены на час позже из-за декоративных работ. Поскольку за прошлый день так и не были переоборудованы подвесы с задниками, вопрос собирались разрешить ранним утром. Виктор настоял на экипаже, ведь накрапывал дождь и они уже хорошенько припозднились для неспешной прогулки в сторону Гарнье. В крытом фиакре добираться было существенно комфортнее и быстрее, и Люмьер настоял на том, чтобы взять эти малые расходы на себя. Повозка остановилась на улице Обер с левого торца здания, и они перебежали под разошедшимся в ливень накрапыванием к служебному входу, обогнув памятник — бюст архитектора.
Пришлось наскоро попрощаться — Люмьеру предстояло переговорить с мадам Лефевр и, вероятно, месье Жераром, а Венсану направиться в кабинет и к месье Бертрану, чтобы окончательно обговорить всю проделанную работу и будущую деятельность внутри театра. Виктор обнял своего художника, наспех поцеловал в щеку и свернул в сторону коридора, ведущего к спальням, где собирался оставить пальто и шарф, и только уже потом свидеться с балетмейстером и хореографом.
Настроение было положительным, а потому окружавшая его атмосфера утренней театральной суеты не раздражала, а настраивала на добродушный лад, что происходило нередко, но после вчерашнего дня, казалось чем-то исключительным. Заскочив по пути к доктору, который любезно повторил несколько уколов в колено и перевязал его сустав так, чтобы материя плотно прилегала, но не сдавливала, отпустил до вечера, когда Люмьер должен был оповестить того о своем самочувствии. Конечно, доктор посетовал на нежелание Виктора систематически принимать препараты, но сдался в угоду альтернативных вариантов, которые, впрочем, вели совсем к недурственному результату.
Также Виктор между гримерным цехом и кулисами поймал того самого человека, что каждые две недели точно приносил ему подарки и письма от анонима, и вручил тому свое письмо с наставлениями, чтобы ни в коем случае не посмел не передать, иначе он найдет любой способ, чтобы этот самый аноним мог того наказать. Завидев расширившиеся в страхе глаза, получив однозначный кивок, он удовлетворенно улыбнулся и отпустил его с миром. День обещал быть занятным.
— Виктор! — Мадам Лефевр, находившаяся у сцены, его поприветствовала. — Хорошо, что ты наконец явился. Присядем, я тебе расскажу кое-что важное.
— Доброе утро, Мари, доброе. — Они спустились к креслам в зале и присели чуть поодаль в партере. — Я весь внимание.
— Вчера мы обговорили с месье Жераром твое состояние и безотлагательность занятий.
— Так.
— И пришли к единому выводу, — она поправила прядь волос, — что заниматься в общем коллективе для тебя решительно бесполезно. Ты отправляешься на три дня в принудительный отпуск, чтобы поправить свое здоровье настолько, насколько это возможно. Выполняешь предписания врача, даешься на введение лекарств, нормально питаешься и спишь. Люмьер, это важно.
— Да. Дальше. — Он кивнул.
— Потом мы занимаемся с тобой втроем. Индивидуально. Разучиваем все, что можем разучить, тренируем все, что можем натренировать в усиленном, но все-таки куда более щадящем режиме. Ты знаешь о своих данных, Виктор. Глупо говорить, что ты мог бы стать этуалем.
— Согласен. Я к этому и не стремился никогда.
— Именно. Ты не этуаль. Этуаль у нас Доминик, и по ясным причинам, выступать он не станет. Человек хочет, чтобы выступал ты. И я не намерена хоронить тебя после премьеры.
— А как же искусство «любой ценой»? — он усмехнулся.
— Тебе уже достаточно лет, и я не хочу, чтобы к моему возрасту ты был весь переломанный и не мог переносить холодную и влажную погоду. Кости у тебя и так уже все болят. — Мадам Лефевр вздохнула и положила ладонь на плечо Виктора. — Я убедила Жерара в том, что ты станцуешь достойно, пусть и не…