И с возрастом Люмьеру стало интересно и танцевать, и пробовать себя на прочность в столь непростом искусстве, которое достигало самых вершин изящества. И вот спустя двадцать один год он был в составе труппы Гранд-Опера, и пусть он не был этуалем — звездой театра, но занимался любимым делом, которое приносило, пускай и не слишком много, но все-таки энное количество франков в месяц, которых хватало на то, чтобы неплохо питаться и быть одетым. Конечно, в двадцать восемь лет начинало казаться, что вскоре должен был наступить конец танцевальной карьеры, потому что все травмы уже достаточно сильно беспокоили, а постоянный прием опиатов и вовсе портил последнее, и так слабое с самого детства, здоровье. Но Виктор все еще танцевал на сцене, потому что не мог не танцевать. Не стоять там, не двигаться под музыку, живя ей и сочувствуя. Театр был для него смыслом жизни.
Элизабет Люмьер вернулась в Руан, когда сыну исполнилось десять лет, а ее старая и больная мать стала совсем плоха — женщине было уже за пятьдесят, и она перенесла тяжелый катар легких, а потому ей не стоило оставаться в одиночестве. Виктор был пристроен старой опере на Ле Пелетье, а потому мог жить и работать в театре, а потому она оставила его, попросив писать ей по мере возможностей и приезжать в родной город. Впрочем, из-за постоянной работы он бывал там в юношестве разве что пару раз в несколько лет, а потом ко времени, когда работы становилось все больше, а здоровья и сил все меньше, его хватало разве что на несколько писем и несколько визитов в год.
Виктор любил и уважал свою мать, был ей благодарен, а потому, конечно, посылал немалую сумму от заработанных денег, чтобы помогать своей семье, как и полагалось достойному отпрыску. Люмьер практически не помнил отца, но мать говорила, что он был очень сильно на него похож: те же густые каштановые кудри и полупрозрачные зелено-голубые глаза, высокие же скулы и вовсе были именно чертой, доставшейся от Ива.
Каждый его день начинался со скудного завтрака и с продолжительных занятий в балетном классе. Они готовились к постановке оперы «Дон Карлос» Джузеппе Верди, и к «Коппелии». Премьера оперы на новой сцене была запланирована намедни, что едва ли у танцоров хватало времени на что-либо еще, кроме как на постоянное оттачивание поддержек, фуэте и вариаций.
По вечерам доставало времени лишь на то, чтобы прочитать несколько страниц какого-нибудь романа или помузицировать на скрипке — талант отца все-таки нашел свое рождение в Викторе. Скрипка досталась Люмьеру после смерти родителя, и он с большим удовольствием обучился игре на инструменте, попросив об этом одного из музыкантов, живущих в Гранд-Опера, чтобы тот помог ему освоить столь прихотливый инструмент.
Виктор любил танцевать, но каким же величайшим открытием в юности стало для него то, что музицирование приносит такое невероятное удовольствие, что он бы с радостью посвятил свою жизнь игре на скрипке, но нельзя было отрицать того, что Люмьер был замечательным танцором, вдохновленным и неистовым, пусть и не выбившимся в этуали Национальной академии музыки.
До начала спектакля было еще несколько часов, когда Венсан, обогнув роскошный парадный фасад, прошел сквозь боковой подъезд, которым обычно пользовались работники оперы. Сегодня он получил разрешение присутствовать в уборных танцовщиц и наблюдать за их разогревом. Перед ним стояла сложная задача сделать как можно больше набросков с как можно большим количеством деталей. Также дирекция театра предоставила ему ложу, откуда открывался прекрасный вид на сцену и сам роскошный зал. В конце вечера он должен был встретиться с заказчиком, чтобы тот мог выбрать из эскизов то, что он хотел бы видеть на законченных полотнах.
Художник заметно нервничал. Несмотря на то, что он привык работать быстро, подобный темп был ему в новинку. К тому же он слышал, что его заказчик отличается достаточно крутым нравом и, если ему что-то не понравится, он мог отказаться от всего проекта не заплатив, а деньги были очень нужны.
На пару мгновений Венсан остановился в Золотом Фойе, любуясь его торжественной величественностью и красотой форм. Пока шло строительство оперы, он внимательно следил за газетами и отзывами критиков. Когда же ему посчастливилось впервые оказаться здесь, он долго рассматривал каждую деталь, каждый изгиб, а затем в тот же вечер написал монументальное полотно этого удивительного места по памяти.
Но время шло и необходимо было приниматься за работу. Вздохнув, Дюплесси быстро зашагал по направлению к рабочим помещениям. По дороге он столкнулся с красивым молодым человеком, облаченным в трико. По себя художник отметил, его красивые черты лица и рельефный рисунок мышц и подумал, что несомненно хочет нарисовать его однажды. Смутившись этой внезапной мысли, он отвел взгляд, пробормотав неловкие слова извинения, но, к тому моменту когда Венсан осмелился обернуться, танцовщик, а это несомненно был он, уже исчез.
Оперный театр изнутри представлял собой рабочий улей, где каждый был занят своим делом: костюмеры выглаживали и вывешивали костюмы на плечики, уборщицы смахивали невидимую пыль с бархатных алых сидений, осветители проверяли фонари; танцовщики готовились к выступлению в отдельных классах, хотя кто-нибудь иной раз и пробегал мимо, гонимый срочной примеркой; оперные певцы распевались, музыканты оркестра настраивали инструмент.
Виктор вместе со своей «названной сестрой» Шарлоттой — они подружились еще в детстве, хотя она была младше на девять лет, будучи воспитанниками при старой опере, поскольку мать Шарлотты — мадам Лефевр, — была балетмейстером кордебалета, слушали наставления, оттачивали последние движения под строгим взглядом мадам, поскольку выступали чаще всего в паре, но не в этот раз.
Время перед премьерой летело стремительно, его невозможно было ухватить. Все вокруг суетилось, бежало, куда-то бесконечно неслось. В зале были проданы все билеты, полный аншлаг, и это давало надежду, что оперный театр не закроется после одного сезона. Несмотря на то, что в стране экономическая и политическая ситуация выходили из кризиса и начался ощутимый подъем, зрелищное искусство, так или иначе, приходило в упадок. Старое уже наскучило, а к новому и радикально другому публика готова не была.
Виктор по прошествии полутора часов, когда уже впустили зрителей в зал, был на высоком душевном подъеме и жаждал наконец выйти на сцену, пускай его пребывание должно было быть совсем недолгим. Он очень любил танцевать — для себя, на сцене, хоть на набережной Сены. Для него это было особенным способом самовыражения. Как, впрочем, и музыка. Ему хотелось совершенствоваться, изучать что-то другое, хотя бы даже придумывать что-то свое, но, к большому сожалению, его научили разве что красиво ходить по сцене, прыгать и поддерживать. Хотелось большего, хотя умом он прекрасно понимал, что возможностей было мало. Балет умирал, истощался за неимением чего-то нового и вдохновляющего. Кажется, если бы Виктор мог, он бы поставил что-то необычное, непривычное и новаторское. Так или иначе, он этого хотел.
До представления оставалось всего пятнадцать минут, когда все танцоры уже были готовы: напудрены, одеты и ждали начала. Сперва шел балет, потом — опера. Зрители занимали места в партере, рассаживались в ложах и на галерке. Бельэтаж, как и всегда, был полон дам в особенных вечерних нарядах и украшениях, стоимость которых было страшно представить. Президент Мак-Магон по случаю премьеры «Дона Карлоса» на новой сцене также посетил театр в тот вечер.
Ровно в семь вечера погасла люстра, заставляя зал погрузиться в темноту. Первые звуки увертюры вспыхнули, плавно возносясь под купол, обещая каждому незабываемый вечер.
Поднявшийся занавес открыл взору ярмарочную площадь маленького городка где-то в Галиции. На сцене появился профессор Коппелиус в исполнении прекрасного мимического актера Мишеля Робера. Он выглядел слегка озадаченным, но довольным. В окне его дома можно заметить его дочь — прекрасную и загадочную Коппелию. Затем легким прыжком на площадь впорхнула Сванильда. Ее роль исполняла итальянская прима балерина Лучия Романи, славящаяся на всю Францию своей точеной техникой. На несколько мгновений Венсан залюбовался ее легким и полным изящества танцем, но вовремя вспомнив, что сегодня он в театре вовсе не для услады глаз, принялся за работу. Он работал быстро и четко, легкими штрихами обозначая каждый нюанс и вырисовывая каждый изгиб. Ранее еще в своей прошлой праздной жизни он несколько раз бывал на этом балете, поэтому хорошо был знаком с его содержанием.