Люмьер отошел, чтобы позволить директору занять внимание Венсана и не подслушивать. Людей стало немного меньше — кто-то вышел на балкон. А Виктору стало интересно подойти к человеку, который иной раз не сводил с него глаз.
Отчего-то Люмьер чувствовал некую опасность, исходящую от человека, но скрытую манерой держаться. Такие люди были очень влиятельными, как он понимал, но не подойти и не сказать пару слов просто не мог.
— Здравствуйте, месье Эрсан. Я Виктор Люмьер, премьер вечера.
Эрсан обернулся и внимательно посмотрел танцовщика. Выражение его лица осталось непроницаемым.
— Добрый вечер. Наслышан о вас.
—А я вас помню. Значит, и пол королевства вам под силу, — Виктор сделал жест, обведя Фойе. — Роскошно.
— Вопрос лишь в том, готовы ли вы их принять, — проговорил его собеседник, чуть улыбаясь.
— Зачем же мне пол королевства, если я бесценный. Но, стало быть, вы все еще рассматриваете возможность предложения.
— А вы бы хотели?
— Почему я? Прошло три года. И вы все еще «за».
Эрсан не отвел взгляда его выражение лица ничуть не изменилось.
— Я так хочу.
— Значит, по вашему желанию, я сегодня танцевал.
Не вопрос, утверждение. И Виктор смотрел ему в глаза также безотрывно. Эрсан лишь улыбнулся и поднял свой бокал.
— И вы прекрасно справились с возложенной на вас ответственностью.
— Благодарю, месье Эрсан. — Люмьер смотрел, как все пьют дорогое шампанское. Было смутное желание попробовать, но, в конечном итоге, он все-таки взял со стола фужер с водой. — Весь театр думает, что я выторговал собой место. Пусть я с вами ночь и не провел, но я и мой тайный любовник стали притчей во языцех.
— Не обольщайтесь, месье Люмьер. Президент Мак-Магон лично попросил меня позаботиться о том, чтобы сегодняшний вечер прошел на высоте, и я счел ваши профессиональные умения отвечающими требованиям.
— Я не обольщаюсь. Я не экзальтированная барышня. Уже давно даже не юноша. Я лишь сказал о том, какие настроения спровоцировало подобное заявление и прошение «сверху». Это театр, месье Эрсан, и в нем свои порядки.
Виктор допил воду из бокала одним глотком и поставил его к другим пустым фужерам.
— Тем не менее, благодарю вас за возможность выступить.
Эрсан ничего не ответил, лишь уголки его губ чуть дрогнули. Кто-то сзади окликнул его и, сделав короткий кивок в сторону Люмьера, он повернулся и ушел прочь, оставив танцовщика одного посреди толпы. Виктор тяжело вздохнул, а потом выпил еще один бокал воды. Навалилась усталость. В Золотом фойе стало так душно, что Люмьеру захотелось выйти на балконы, но и те были заняты многочисленными гостями. Отыскав взглядом Венсана, которого уже оставили в одиночестве, он подошел к нему.
— Не хочешь сбежать?
Венсан ответил ему благодарной улыбкой. Он сам чувствовал порядочную усталость. Сказывалось прошлое волнение. Виктор повел его за собой на самый верх, минуя гостей и рабочие помещения, какими-то лестницами и коридорами туда, где едва ли кто-то был. Они поднимались минут десять, пока не достигли уровня подвесных этажей, где Люмьер вновь свернул, и они подошли к винтовой лестнице в несколько пролетов, которая вела на крышу театра.
Над Парижем уже разливалась ночь. Прохладная, полная огней — весь проспект Оперы горел. Виктор взял Венсана за руку и подвел к постаменту скульптуры «Поэзия», где обычно сидел и играл на скрипке. Прежде чем Венсан что-то сказал, Люмьер привлек его для долгожданного поцелуя. В этот момент усталость и головная боль словно отступили. Возможно дело было в выпитом шампанском, но он почувствовал себя абсолютно счастливым. Венсан обнял Виктора и целовал его так, как не целовал никогда ранее.
— Я бы хотел, чтобы этот момент длился вечно и эта весна никогда не кончалась, — тихо произнес он.
— Так пусть не кончается, — Виктор ответил ему так же тихо. — Пусть длится вечно.
Пока над головой горели звезды, пока где-то внизу звучала музыка и голоса людей, а они были так далеко от всего мира, и в то же самое время были его частью, все казалось вечным. Париж, они сами и этот момент.
========== Глава VIII ==========
После премьеры прошло около недели, когда все наконец успокоились, пришли в себя, и театральная жизнь пошла по накатанной. Ставился репертуар, зал наполняли знакомые лица. Вечер для президента поставил всех на уши и позволил испытать на прочность всех тех, кто работал в театре. Виктор продолжил переписку со своим анонимным поклонником, от которого письмо пришло через три дня после его ответа. Венсан стал частью Опера Гарнье, будучи официально принятым в цех месье Бертрана по «благословению» директора. Все артисты действительно получили месячное жалование, а остальные рабочие соответствующую прибавку, в особенности цех месье Бертрана и мадам Фурнье, заведующей мастерскими по пошиву костюма.
Виктору дали несколько выходных дней, поскольку в обозримом будущем, а именно в течение нескольких недель, он планировал съездить домой, чтобы навестить мать и проведать могилу отца. Люмьер ночевал у Венсана, поскольку утомился от постоянного соседства и излишней суматохи. Уже с первой ночи после премьеры тот ночевал на Монмартре у Дюплесси. Они разговаривали или Виктор играл на скрипке, или просто лежали на кровати. В Париже становилось все теплее, и они вскоре перестали закрывать окно, и до них доносились чьи-то голоса, далекая музыка, тишина или шелест листьев и шепот ветра. Они слушали Париж, а потом ложились спать.
Виктор и Венсан все еще не переступили грань целомудренных, платонических отношений за исключением поцелуев. Поэтому они просто ночевали друг с другом, но не двигались дальше. Возможно, оба понимали, что было еще рано.
Люмьер проснулся в понедельник, в выходной, едва ли не в полдень. Он проспал всю ночь с таким непередаваемым удовольствием, какого не испытывал очень давно. Виктор поднял голову, смотря на спящего Венсана, а потом положил голову ему обратно на грудь и лежал так не меньше получаса, наслаждаясь свежим, но теплым ветром из приоткрытого окна, теплом одеяла и тела Венсана, его мягким и бережным объятием. Было абсолютно безнравственно спать так долго, но Виктор очень любил поздно ложиться и поздно вставать еще с детства, но работа не позволяла следовать за своими желаниями, а потому тот выходной день казался идеальным, ведь рядом был его художник и можно было валяться хоть до обеда.
Но потом Венсан проснулся, и пришлось пододвинуться, чтобы не придавить того своим весом. Виктор подпер голову рукой и улыбнулся. Последние десять минут он думал о том, что почти отпросился у директора домой, а потому в его голову вернулась уже приходившая идея.
— Доброе утро. — Виктор погладил Венсана по волосам.
— Доброе. — Улыбнулся художник.
Виктор с нежностью прикоснулся к его лицу, смотря на него со спокойной улыбкой. Он мог бы не говорить ничего, Венсан бы и сам мог увидеть то, как в него был влюблен Люмьер. Это было так очевидно.
Виктор опустился обратно, чтобы лечь головой на его плечо, обнимая Венсана за пояс рукой.
— На следующей неделе меня скорей всего отпустят домой. Ты поедешь со мной?
— Я бы хотел, — медленно проговорил Венсан. — Я попробую договориться с месье Бертраном.
— Хорошо, — Виктор ответил ему куда-то в плечо, обнимая крепче и закрывая глаза от солнечного света, проникающего в комнату сквозь окно. — С тобой так приятно просто спать. — Он натянул одеяло повыше, чтобы закрыть плечи. Люмьер начинал замерзать, если они не были накрыты.
С Венсаном Виктор чувствовал себя дома. С ним было спокойно. Месяц назад Люмьер и сам не смог бы представить, что спустя время они будут просыпаться друг с другом, беседовать о важных и не очень вещах, делиться своими интересами, готовить на маленькой кухне в не менее маленькой квартире на мансарде, где даже ванная была в общем коридоре. Правда, Виктор вызвался готовить завтраки, чтобы художник лишний раз не мучился. Иногда они брали еду в том ближайшем кафе, где ужинали в первую встречу. Сидели по вечерам и молчали, или Виктор играл на скрипке, а потом они так долго целовались. Виктор просил Венсана рассказать обо всем, что шло в голову, а иногда спрашивал про искусство, чего мог не знать, про высшее общество. Но единственное, про что он не спрашивал — про титул Дюплесси. Время от времени он называл его не только «ваше благородие», но «мой принц» и «мой серебряный». Он не объяснял последнего значения, но это звучало красиво и более чем по особенному. Виктор любил сказать эти слова ему совсем тихо, в самые губы, после последнего поцелуя перед сном.