Виктор, который просыпался иной раз раньше Венсана, иногда лежал и смотрел на распятие, от чего ему становилось не очень уютно, а потом, как ребенок, накрывался почти что с головой, чтобы только нос было видно, укладываясь головой на грудь Дюплесси. Почему-то спать вот так вошло в привычку, хотя Люмьер подозревал, что у Венсана затекало плечо, когда он пробирался к нему под руку и прижимался чуть ли не всем телом. На узкой кровати либо приходилось прижиматься друг к другу, либо не ровен час, можно было встретиться с полом.
В то утро он встал, пока Венсан просыпался, и сразу же поставил греться чайник. Так сильно захотелось выпить горячего чая, что Виктор даже медлить не стал. К тому же он принес из лавки месье Леду новый пакет с черным чаем и вишневыми лепестками. Он был свежий, настолько ароматный, что Люмьер испытал приступ блаженства. Виктор был очень падок на приятные ароматы.
Оглядев столешницу и поняв, что из еды у них остались только яблоки, а выходить на улицу пока еще было слишком лень, он вычистил оба и засыпал изнутри сахаром, чтобы поставить в небольшой миске на огонь под крышкой.
— Цени, душа моя, я даже для себя никогда не готовлю.
Виктор чихнул, понадеявшись, что ему просто что-то в нос попало, а не шаловливый ветер из окна решил поиграть с его и так слабым здоровьем, а потом вернулся обратно на постель.
— Я готов валяться с тобой сутками. — Виктор наклонил голову к плечу, смотря на Венсана, касаясь рукой его задранной ночной рубашки. Он чувствовал под пальцами теплую кожу и выступающую подвздошную косточку. Люмьер широко улыбнулся. Его вновь разбирала нежность.
На следующий день Венсан пришел в театр раньше обычного. Он был взволнован и никак не мог решить, как лучше подступиться к вопросу, который он хотел задать. Еще не прошел и месяц, с тех пор как он начал работать в театре, однако за это время ему пришлось выполнить так много разнообразных эскизов, что казалось срок был гораздо больше. После «Бабочки» он должен был обновить декорации для таких балетов как «Хромой бес», «Мраморная красавица» и «Дева Дуная», последний из которых возвращался в репертуар после десятилетнего перерыва. Помимо балетов, ему требовалось уделить внимание и операм. Оперы «Весталка», «Лалла-Рук» и «Земира и Азор» также требовали доработок. К тому же он слышал, как шли разговоры о новой постановке оперы Гектора Берлиоза «Троянцы в Карфагене», которая впервые была поставлена в 1863 году в Лирическом театре. Первая постановка представляла собой монументальное произведение, длившееся почти шесть часов. Она наделала много шума, но все-таки лишь немногие зрители были готовы высидеть столь долго. Тем не менее директор Карпеза уже несколько месяцев вынашивал план об этой грандиозной поставке, и от Венсана требовалось представить ему наработки костюмов и декораций. Эта работа должна была занять у него ближайшие несколько месяцев.
Найдя месье Бертрана в хорошем расположении духа, он начал свой разговор издалека. Разложив перед ним последние рисунки, Венсан лихорадочно обдумывал как лучше подойти к волнующему его вопросу. Несмотря на то, что он не был строго привязан в своей работе к театру и мог выполнять необходимые эскизы в собственной студии, он переживал, что отсутствие в несколько дней может пагубно сказаться на подготовке новых постановок. Сделав несколько незначительных замечаний, месье Бертран, в целом, остался доволен представленным результатом и попросил поскорее начать работу над «Троянцами». Рассмотрение вопроса о целесообразности этой постановки было намечено на середину мая и к этому времени Венсан должен был представить множество набросков костюмов и декораций, которые обязательно должны были затмить те, что были использованы первоначально, но при этом уложиться в запланированный бюджет. Спустя полчаса, набравшись смелости, Венсан робко спросил, может ли он несколько дней отсутствовать в театре. Он решил, что не стоит играть с судьбой и выдумывать несуществующую причину и постарался объяснить все как можно более честно. Бертран поначалу хмурился, но художник говорил столь искренне, что после долгой паузы он лишь покачал головой и с улыбкой произнес:
— Должно быть, ваша возлюбленная просто загляденье.
Смутившись, Венсан скромно кивнул. Пообещав представить первые эскизы сразу же после возвращения, художник еще раз поблагодарил месье Бертрана за оказанное доверие. Покинув кабинет, Венсан перевел дух и широко улыбнулся. Ему дали неделю на выполнение этого задания, и он был готов сделать все возможное, чтобы представить эскизы в лучшем виде. Поднявшись в свой кабинет, Венсан сразу же принялся за работу. Сначала он хотел как можно скорее рассказать обо все всем Виктору, но затем решил, что не стоит отвлекать его от репетиций.
После премьеры «Бабочки» по негласному соглашению Виктор стал проводить каждую ночь у него на мансарде. И хотя они никогда не проговаривали то, как и почему это произошло, Венсан был счастлив, что все сложилось именно таким образом. Рядом с ним художник чувствовал себя совершенно счастливым. Просыпаясь на рассвете, он часто рисовал его пока тот спал и в этих рисунках была новая чувственность и свобода, о которой раньше он не мог даже мечтать. Да и сам мир вокруг стал, казалось, другим. Гуляя по улицам Парижа, Венсан стал замечать новые краски и детали, на которые раньше он никогда не обращал внимания. В своих картинах он стал использовать больше ярких красок, а сами его мазки стали быстрее и легче.
Предстоящая поездка в Руан вызывала у художника смутные опасения. Он не знал как мадам Люмьер отнесется к нему и не вызовет ли его происхождение серьезных разногласий. До сих пор в разговорах с Виктором он умело обходил вопросы о титуле стороной и старался не говорить о том насколько его семья была богата. Все осложнилось еще и тем, что недавно он получил письмо от отца. Тот в своей обычной манере призывал его забыть последние разногласия и приглашал на ужин. Это письмо стало для него подобным грому и несмотря на то, что он получил его несколько дней назад, Венсан никак не мог решить, как лучше на него реагировать. Понимая, что, приняв приглашение, пути назад не будет, он не хотел и отвергать его. Ему нравилась жизнь на Монмартре, но вместе с тем он никак не мог отделаться от чувства, что он чужак.
Нога Виктора со временем почти зажила, правда, ее сильно ломило в особенно дождливые или холодные дни. Погода стояла приятная, теплая, но снова зарядили постоянные дожди. Люмьер перевязывал ногу на всякий случай и до последнего использовал ту подаренную мазь с очень резким запахом, и она делала большую разницу. Работы было не то чтобы много, поскольку во всех будущих постановках Виктор занимал далеко не главные роли, поскольку мадам Лефевр сказала, что после последних трех рабочих недель ему не помешало бы окончательно восстановиться, и только потом они с месье Жераром предложат ему что-то достойное первого солиста. Люмьер согласился, только после того, как встретил абсолютно не терпящий возражений взгляд Венсана. Художник посмотрел на него молча, но очень однозначно, что ему даже не пришлось высказывать своего мнения. Оно и так было ясно: Дюплесси совершенно не нравилась идея того, что Люмьер был готов ввязаться в новую серьёзную работу не отдохнув и не поправившись. Виктор спорить не стал.
Как балетмейстер, так и директор отпустили его с миром и без лишних слов. Виктор был уверен, что здесь не обошлось без слова от самой мадам Лефевр, которая могла кому угодно доказать свою правоту и целесообразность тех или иных указаний. Ее слово едва можно было оспорить, ведь за каждого из труппы она выступала в качестве вышестоящего лица, не вмешивая личное отношение. Все-таки то, что Виктор премьеровал «Бабочку», действительно рискуя своим здоровьем, а, собственно, и карьерой, кажется, было на руку. Что удивительно, Люмьер получил годовое жалование за то выступление. Конверт передали лично в руки в кабинете, строго запретив кому-либо говорить полученную сумму, поскольку по бумагам он получил в четыре раза меньше. Это вызывало вопросы, но Виктор был достаточно умен, чтобы их не задавать.