Им повезло — никто к ним не пристал, не потребовал внимания, денег и ценностей, и вообще за всю дорогу они едва кого-то встретили. Правда, в некоторых домах горел свет — кто-то, видимо, засиделся.
На Монмартре было спокойно и тихо, да и вовсе казалось, что весь Париж вымер на ночь, спокойно заснул в столь приятную и тихую апрельскую ночь. На Холме уже отцвела вишня, а у дома Венсана все равно еще распускались кустовые розы. Виктор улыбнулся, посмотрев на них, когда проходил мимо.
Они поднялись в квартиру, когда на часах было два ночи. Несмотря на то, что их не было меньше недели, складывалось впечатление, что прошло куда больше времени.
Венсан молчал всю дорогу и, казалось, что-то обдумывал — это не укрылось от взгляда даже плохо чувствующего себя Виктора.
После разговора в поезде, Венсан никак не мог перестать думать о словах, сказанных Виктором. Художник не был с ним абсолютно честен, хотя и пытался убедить себя в обратном. Случившееся в Руане порядком его напугало и даже сейчас, принимая во внимание извинения, он ощущал, что они поступили неправильно. Это было грязно и порочно. Венсан практически физически ощущал это. Ему хотелось верить, что пережитая сцена не встанет между ними и он сможет закрыть на нее глаза, но понимал, что едва ли это случится. Также Венсан понимал и другое. Виктор хотел близости и несколько раз уже давал скрытые намеки. До этого времени художник умело избегал разговора на эту тему, но вскоре этот вопрос должен был встать достаточно остро. Сама мысль об этом внушала Венсану страх и отвращение. Подобное действо никак не могло уложиться в устоявшееся представление о мире, которое он имел. Дюплесси понимал, что раз согрешив, пути назад не будет.
Люмьер чувствовал нарастающее напряжение. Он буквально слышал, как Венсан думал свои мысли, которые были неведомы Виктору, и причину которых он не мог разузнать, не спросив. Дюплесси почему-то старательно избегал его взгляда, и Люмьер решил просто напросто спросить. Его раздражали подобные настроения, а в состоянии нестояния он и вовсе не хотел каких-либо недомолвок.
— Скажи уже.
Возможно, это прозвучало резко, но подобное поведение начинало вызывать недовольство. Виктор ощущал себя так, словно бы был рядом с человеком, который все никак не мог определиться, не мог договорить, не мог наконец-то до конца с ним объясниться. Люмьеру уже начало казаться, что он выуживает все важное из Венсана только посредством уговоров, как из маленького ребенка, который боится что-то произнести.
— Не изводи мое терпение, пожалуйста.
— Ты меня осудишь.
— Не решай за меня.
— Возможно, — начал он, облизывая губы, — я вообще не способен на отношения подобного рода. Я не могу дать тебе того, что ты хочешь.
— Соблаговолил. — Виктор сложил руки на груди. — «Подобного рода»? Что, чувствуешь всю греховность отношений с мужчиной?
— Нет, — Венсан мотнул головой и закрыл лицо руками, — ты меня не понял. Я вообще не способен на физическую близость. Меня недаром прозвали монахом. Я не могу.
— Я тебя спрашивал об этом. Все ли в порядке. Ты ответил, что в порядке. Венсан, черт возьми, почему ты не договариваешь мне важных вещей? — Виктор нахмурился. Он был весь сплошное негодование. А потом до него дошло другое. — Вот оно что. Вот откуда взялся вопрос, не собираюсь ли я спать с тем человеком. Ты думаешь, что секс — это все, что мне необходимо? Все, что меня, черт возьми, интересует.
— Вовсе нет. Но для тебя ведь это важно, правда?
— Мне больше важно то, что ты пошел на поводу, собственно, у моих желаний, забыв подумать о том, что я бы этого не хотел. Чтобы ты шел против себя. Важно-не важно, это имеет вообще значение? Отношения — это про двоих людей, а не про сексуальное удовлетворение одного из них.
— Я не хотел тебя разочаровать.
Запустив пальцы в свои непослушные кудри, Венсан беспомощно смотрел на Виктора, не зная во что выльется этот разговор.
— Венсан. Раз уж пошли такие разговоры, я скажу тебе так. Открыто. Даже если тебя это чем-то заденет. Я спал с женщинами. Я спал с мужчинами. Меня хотят, ко мне готовы лечь в постель из-за приятной внешности. — Люмьер сделал неопределенный жест рукой, словно указывая на себя. — Но я почему-то я сейчас разговариваю здесь с тобой, а не вжимаю кого-то в кровать. Тебе не кажется, что мое отношение к тебе вполне очевидно? Ко всем тем устоям, которые вбиты тебе в голову. Ты думаешь, что я не в состоянии понять. Чем я заслужил подобное отношение?
— Я думал, что смогу измениться, но это выше моих сил.
— Венсан. Все можно решить просто. Словами. — Виктор судорожно вздохнул и отер лицо ладонями. — Я ведь не просил тебя меняться. Я не требовал. Я ведь ничего от тебя не требовал.
У Люмьера поникли плечи. Разговор отнял у него последние силы, которых, казалось, вовсе не осталось.
— Я знаю. Это правда. Но я думал ты не поймешь, если я начну разговор на эту тему. Моя вера — это не просто религия. Это тот мир, в котором я живу. Я не смог бы отречься от нее, даже если бы ты попросил.
— Твоя правда, конечно, если я поступаю с тобой самым некрасивым образом. Но, Венсан, если ты хочешь платонических отношений, будут тебе платонические отношения. Со своими желаниями я справлюсь как-нибудь сам, и они тебя не коснутся.
— Ты готов на это пойти?
Виктор посмотрел на него очень серьезно, не желая повторяться.
— Можешь быть уверен, что я не пойду на сторону. Даже у такого, как я, есть моральные принципы.
— Я и не думал сомневаться в тебе.
Виктор усмехнулся, но очень невесело.
— Едва ли.
— Я не хочу тебя терять, Виктор. И не хочу становиться твоим врагом.
— Ты не потеряешь, Венсан. Зря ты думаешь, что я покину тебя из-за этого. Хорошо, что ты, в конечном итоге, все-таки сказал мне о своих переживаниях. Это важно. Разговаривать. Не думай, что я тебя не понимаю. Я понимаю. В самом деле.
Люмьер даже улыбнулся. С него схлынула раздражительность, оставившая после себя усталость. По щекам Венсана покатились слезы.
— Ну что ты плачешь. Ничего страшного ведь не случилось.
Виктор подошел к нему, приобнимая. Все-таки Венсан действительно был очень чувствующим юношей.
— Я никуда не денусь. Пока ты меня, конечно, не прогонишь.
Он погладил его по спине. Художник уткнулся в его плечо и закрыл глаза.
— Прости меня.
— Прощаю. Но в следующий раз подумай над тем, что я бы хотел знать, что тебя тревожит. И рассказывай мне, вдруг что. Если я не пойму, то я постараюсь понять. Пообещай мне это.
Виктор обнял его крепче и стал поглаживать по волосам.
— Обещаю, — прошептал он, вытирая слезы.
— Вот и хорошо, душа моя.
Виктор взял его лицо в свои руки и улыбнулся.
— Тебе нужно лечь спать и постараться отдохнуть. Я вернусь в театр, чтобы не беспокоить тебя своим присутствием еще больше.
— Но ведь ты не здоров. Этот путь может быть опасен для тебя, — запротестовал Венсан.
— Мой ангел меня сбережет.
Виктор погладил его по щеке.
— Спокойной ночи, Венсан.
Люмьер коротко, но мягко его поцеловал.
— Спокойной ночи, — произнес художник, провожая его взглядом. После того как дверь закрылась за Виктором, Венсан еще некоторое время смотрел на нее, а потом тихо добавил, — я тоже тебя люблю.
Последующие дни прошли быстро. После разговора с Виктором они виделись еще несколько раз в театре, но Венсан чувствовал такую вину за свою реакцию, что едва ли мог ими наслаждаться. Вечерами после работы он приходил в церковь Нотр-Дам-де-Лорет, где среди ее величественных колонн проводил часы за молитвами. В них он пытался найти ответ на мучавший его вопрос — поступил ли он правильно? Однако это лишь порождало все новые и новые сомнения в его душе.
Посвятив несколько дней подготовке эскизов, в четверг он представил результаты своей работы месье Бертрану. Они долго обсуждали различные детали, но в итоге сошлись на мнении, что рисунки можно считать удовлетворительными. Работа, за которую сначала Венсан взялся так охотно, теперь перестала приносить то удовольствие, которое он испытывал при работе над декорациями «Бабочки». Все чаще он стал обращаться к мысли, что ремесло театрального художника совсем не отвечает его вкусам. Ему хотелось рисовать пейзажи и не чувствовать себя ограниченным либретто и требованиями дирекции театра. К тому же после всего услышанного за время подготовки к премьере, он стал испытывать смешанные чувства к артистам и работникам театра. Пышность и блеск интерьеров дворца Гарнье завораживали зрителей, но для тех, кто ежедневно работал в его стенах, они были лишь красивой декорацией.