И вот зазвучали первые звуки мазурки. Художник встрепенулся, и его рука машинально потянулась к биноклю. В последствии он сам не мог объяснить себе, что же именно изначально привлекло внимание. Стремясь запомнить рисунок танца до мельчайших деталей, он внимательно рассматривал каждое действующее лицо. Вдруг Венсан застыл, его пальцы, еще секунду назад крепко сжимавшие бинокль, ослабли и тот со стуком упал на пол ложи. В сторону молодого человека тут же обратились несколько недовольных взглядов. Дело в том, что в первом ряду был юноша, с которым он столкнулся еще несколько часов назад. Несмотря на высокую шляпу с пером и непривычный костюм, это несомненно был он. Танцовщик умело, с легкой улыбкой на губах, вел свою партнершу, исполняя небольшую отдельную вариацию, так хорошо вписывающуюся в общую картину.
Возможно, это была лишь игра воображения, но на долю секунды Венсану показалось, что тот тоже заметил его и узнал. Чтобы отвлечься от волнующих мыслей, он постарался сосредоточиться на работе и до конца акта смог сделать еще четыре наброска.
Когда наступил антракт, художник еще некоторое время сидел в ложе, не смея шелохнуться. Как ревностный католик, он верил в божественное провидение и сразу понял, что их встреча не была случайна. Также он решил во что бы то ни стало нарисовать портрет танцовщика. Для себя. Его заказчик был заинтересован лишь в портретах балерин и общих сценах балета.
Спустя некоторое время, погруженный в свои мысли, он встал, собрав все свои рисунки в большую папку и на негнущихся ногах вышел из ложи. Все вокруг казалось чужим и далеким. В фойе Дюплесси буквально столкнулся с молодым человеком, который от неожиданности плеснул ему в лицо шампанское. Венсан начал было извиняться, когда понял, что перед ним никто иной как Жан Обер, веселый малый, его бывший однокурсник по юридическому факультету Сорбонны. Они провели немало времени, обсуждая запрещенные цензурой книги и рассуждая про новые течения в искусстве. Ни один из них не был особенно заинтересован в юриспруденции.
Молодые люди мигом простили друг другу инцидент, признав его нелепой случайностью, и незаметно для себя разговорились. Обер рассказал, что с отличием закончил университет и в данный момент находился на службе в одной именитой конторе. Венсан поведал другу, слегка приукрасив действительность, что теперь он преуспевающий художник-портретист, живет в гармонии и достатке. Постепенно разговор перешел в другое русло. Друг поведал ему, что давно был влюблен в одну из балерин и этим вечером хотел сделать ей предложение. Венсан почувствовал, как сердце учащенно забилось. Судьба посылала ему удивительную возможность, которой он не преминул воспользоваться. Художник попросил Жана позволить сопровождать его, объяснив, что в подобных вещах всегда стоит иметь рядом верного друга. Тот с радостью согласился.
Просто так попасть в закулисье театра было практически невозможно, поскольку требовалось специальное разрешение от администрации театра. Правда, для патронов и для держащих ложи делались исключения — абонементы стоили дорого, не каждый мог на них раскошелиться, а потому Опера делала особые одолжения по такому случаю. Многие богатые молодые люди любили проводить время в компании прелестных юных балерин в Танцевальном фойе, и это поощряли.
После выступления на сцену готовились певцы, исполнявшие роли в «Доне Карлосе». Они ожидали своего выхода, когда закончится пятнадцатиминутный антракт, в правом и левом «крыле». Дива, конечно, отсутствовала, считая, что имеет полное право появиться за минуту до начала представления. Артисты же расходились по гримерным комнатам, чтобы переодеться, а некоторые балерины проследовали к своим ухажерам в вышеупомянутое Танцевальное фойе. Те, кто состояли в куда более близких отношениях, могли даже уединиться в жилых комнатах, но это скорее чем-то из ряда вон выходящим. Жили в Опере от нескольких человек до десятка в одной спальне, а потому это создавало некоторую неловкость.
Кто-то под общую суету и шум напивался, но, как правило, это были осветители или горничные, которым не приходилось постоянно заниматься и быть под строгим надзором балетмейстера или хормейстера. Артисты держались за место в Гарнье, а потому старались не лезть на рожон и лишний раз не балагурить. Многие пришли в уже «почтенном» для балета возрасте работать в Национальную академию музыки, а потому потерять то, что они приобрели там, когда оперный театр открылся, было кощунством. Никто в здравом уме и твердой памяти не согласился бы променять такую жизнь на бутылку. Жизнь в недурственном достатке, в тепле и движении. В Гарнье можно было чувствовать себя стабильно и защищенно: театр давал кров, пропитание и работу, пусть и не высокооплачиваемую, но достойную, чтобы жить скромно, не прозябая в нищете.
Кругом слышались разговоры: кто-то обсуждал насколько удачно прошло представление, кто-то словно бы продолжил судачить о последних сплетнях, а другие обсуждали последние новости. Появление президента Мак-Магона не осталось незамеченным, и его имя также упоминалось. Послышался голос, который эмоционально приговаривал:
— Ты представляешь, я впервые за все это время чуть не сбился с ритма. — Человек смеялся, в его голосе слышалась улыбка. — То ли оркестр играл тихо, то ли я стал слишком чувствителен к звукам, — он засмеялся громче, когда ему кто-то ответил.
— Ах, Андре! Скажи, я ведь танцевала сегодня прелестнее всех? — Девушка кокетливо улыбнулась, протягивая руки и привлекая к себе какого-то знакомого юношу ближе.
— О, голубки, — другой мужской голос не упустил возможности прокомментировать. — Оставлю-ка я вас. Смотри, Клодетт, мадам Лефевр тебя за опоздание тростью огреет!
И ведь правда, с представлением работа не заканчивалась. Это был постоянный труд: отыграв на сцене, очень часто артисты балета отправлялись оттачивать движения в класс, если балетмейстер или хореограф были недовольны. Внутри Дворца Гарнье была своя жизнь: в ней крутились романы и велись интриги не хуже, чем в Версале при Людовике XIV. И каждый человек был частью этого совершенно удивительного мира, располагавшегося в IX округе Парижа.
Оказавшись за кулисами Венсан, быстро осмотрелся. Вокруг кипела жизнь. Танцоры, певцы, костюмеры, работники сцены — иными словами все, кто хоть как-то принимал участие в жизни театра, сейчас находились здесь. Откуда-то доносился смех, кто-то обсуждал последние сплетни, а кто-то, устало прислонившись к стене, переводил дух.
Обер, заметно нервничая, подвел его к невысокой миловидной балерине. У нее были большие карие глаза и аккуратный чувственный рот. Ее имя было Софи Равель и это был ее второй сезон в кордебалете. Обменявшись формальными любезностями с Венсаном, она бросилась на шею Жану, а тот лишь блаженно улыбался и продолжал сыпать комплиментами. Что-то в ней показалось смутно знакомым художнику, вот только он не мог понять что. Смущенный любовной сценой, невольным свидетелем которой он стал, Венсан достал эскизы, сделанные ранее этим вечером, и принялся их внимательно рассматривать. Интуиция его не обманула и точно, на одном из рисунков он явственно увидел Равель, рядом с загадочным танцовщиком.
— Софи, — внезапно для себя обратился он к балерине, — как зовут твоего партнера в сегодняшнем балете?
Балерина изумленно уставилась на него.
— Виктор Люмьер, дорогуша. Вот только не пойму, что тебе до него.