— Зачем?
— Я бы хотел продолжить рисовать.
— Только если это не будет отвлекать тебя от более важных вещей.
— Спасибо, отец.
Анри взял ещё одну папиросу, чтобы молчание не было бесполезным. Когда спустя время она была прикончена, герцог произнёс:
— Ты можешь заниматься живописью в студии, но при условии, что ты вернёшься домой.
— Когда? — только и выдохнул Венсан.
— Сегодня. Не вернёшься до ночи, приму, как отказ.
— Хорошо, отец. В таком случае, — он немного подумал, — я должен забрать свои вещи.
Венсан встал и коротко кивнул. Разговор был окончен.
Путь домой дался Венсану не легко. В голове он все время прокручивал последние слова отца. Разговор его не удивил, но оставил неприятный осадок. За считанные минуты все то, что он выстраивал в течение минувших двух лет, рассыпалось, словно карточный домик. Впрочем, ничего иного ожидать и не следовало. Закурив очередную папиросу, он с грустью подумал, что с работой в театре теперь можно было попрощаться. Если он и окажется в Опера Гарнье впредь, то лишь в качестве зрителя. Также он думал и про Виктора. Он не имел ни малейшего понятия о том, как лучше сообщить ему, что его художника больше нет. И более они не смогут так легко гулять по Парижу теплой апрельской ночью и встречать вместе рассвет. Теперь все станет сложнее. Ни одна душа не должна узнать о том, что они видятся. Венсан попробовал представить реакцию отца на его порочный роман с артистом балета. Он был бы в ужасе и, вероятно, вовсе вычеркнул его из своей жизни.
Решение сохранить за собой студию на Монмартре было несколько сентиментальным. Венсан отдавал себе отчет в этом. Конечно, теперь он мог снять студию в более приличном месте, но эта мансарда хранила в себе множество приятных воспоминаний, от которых он был не готов отказаться. Собрав свои скромные пожитки, он некоторое время стоял напротив портрета Виктора. Ему было сложно поверить, что он писал его чуть больше месяца тому назад. Окинув комнату печальным взглядом, художник тяжело вздохнул и зашагал прочь.
Три дня после возвращения из Руана Виктор чувствовал себя просто отвратительно, но простуда не проявила себя ничем, кроме жара, а потому он даже не стал обращаться к врачу. Все обошлось меньшим злом. Но не это его стало беспокоить.
Все эти три дня он не видел Венсана в театре, сам не мог сосредоточиться на сочинении музыки и чувствовал себя не столько физически, сколько эмоционально неважно, но не мог отрицать того, что одно влияло на другое.
На четвертый день он пришел вечером к Венсану домой — теплые вечера располагали к прогулкам, да и чувствовал он себя лучше, а потому решил пройтись. Было около девяти вечера, когда он постучался в студию, но никто ему не открыл. Виктору стало досадно, но он одернул себя и рассудил, что у Венсана могли быть свои дела. Люмьер знал, что у него были друзья, семья и своя отдельная жизнь. И Виктор был лишь ее небольшой частью.
На пятый день в театре прошел слух, что новый художник по костюмам и декорациям уволился. Виктор услышал эту новость в столовой, где собирались все, кому не лень, и обсуждали последние события, судачили и сплетничали. И в этот момент то, что они совершенно нигде не пересеклись — Венсан не приходил в музыкальный класс, Виктор не встречал его в коридорах Гарнье, нашло свое объяснение. Люмьер впервые за долгое время испытал острое и противное чувство обиды. Не столько потому, что Венсан решил покинуть Национальную академию музыки так скоро, сколько потому, что ни слова не сказал Виктору.
Выводы делать было еще слишком рано, но явственное ощущение того, что что-то происходит, и Виктор не понимал, что именно, вселяло неуверенность и смятение. Неужели Венсан решил, что и платонические отношения — это слишком? Что легче избежать лишнего разговора, признания в собственной неготовности, нежели сказать в лицо? Правда, Люмьер понимал, что знает недостаточно, чтобы подвести какой-то логический итог своих рассуждений, но все мысли, так или иначе, были совершенно безрадостными.
Он решил отвлечься. Еще не хватало ему стать заложником излишних и, может быть, необоснованных переживаний. Виктор получил новое письмо, достаточно лаконичное и менее выразительное, нежели предыдущее. Оно было датировано 23-м апреля — сегодняшней датой, как заметил Люмьер. В самом конце была уже привычная приписка о времени и месте, где его ждали. Через полчаса.
Кафе располагалось строго напротив фасада Гарнье по левую руку, если смотреть на театр с проспекта Оперы. Это было особенное место. Оно было также оформлено по проекту Шарля Гарнье. Его любили посещать такие известные люди как писатели Эмиль Золя и Ги де Мопассан.
Виктор понимал, что это было известное и достойное заведение, где вряд ли с ним хотел встретиться кто-то, чтобы навредить. В любом случае, он всегда может уйти. Если он придет на встречу, то сможет, наконец, узнать, кто все эти три года добивался его внимания столь неистово, высказаться лично на тему того, что об этом думает. Рассудив, что ничего страшного не случится, он пошел переодеваться во что-то более приличное.
Люмьер выбрал одну из новых белоснежных рубашек и привычные черные брюки. Решив обойтись без пиджака, ведь погода была восхитительной, он накинул синий шарф с магнолиями — который был совершенно не теплым — и вышел из Гарнье со стороны улицы Скриба через служебный вход, чтобы уже спустя несколько минут удовлетворить свое любопытство.
Стоило Виктору только войти в двери кафе, как к нему подошли, чтобы уточнить, какой нужен столик и ожидает его кто. Люмьер отметил, что кафе отличалось от ресторана лишь названием.
— Меня ожидают, но, — Виктор даже несколько растерянно посмотрел на юношу, — возможно, о моем приходе вас могли предупредить. Мое имя Виктор Люмьер. — Он больше не нашелся, что добавить.
Искать ожидавшего человека, о внешности которого Люмьер не имел ни малейшего понятия, было исключительной глупостью, а потому он решил начать с такой идеи. Вдруг его анонимный обожатель позаботился и о том, чтобы Виктор мог беспрепятственно с ним встретиться, только лишь переступив порог заведения?
Юноша кивнул и провел Виктора через зал к уединенному столику за колонной, за которым вольготно расположился мужчина лет сорока. Люмьер, осматривая зал, чуть не врезался в угол одного из столов, а потом не сразу смог обратить все внимание на человека, к которому его проводили. Но, когда он понял, то из Виктора вырвалось:
— Вы? — Он был удивлен, но не шокирован, но потом улыбнулся и сказал: — Прошу прощения, было грубо. Здравствуйте.
— Здравствуй, Виктор, — произнес месье Эрсан.
Люмьер сел за стол напротив.
— Серьезно? В самом деле?
Но не успел он сказать еще несколько слов удивления и неверия, как к ним подошел официант. Виктор попросил черный чай.
— Ты ожидал кого-то другого? — Он чуть улыбнулся.
— Я не то чтобы чего-то или кого-то ожидал. Но я удивлен. Признаться, я даже не подумал о том, что это могли быть вы.
— Я рад, что ты откликнулся на мое предложение. И, прошу, зови меня Себастьян.
Виктор не думал, что может испытывать такое смущение и неловкость. После всех очень содержательных и очень горячих писем он сам чувствовал себя несколько стыдливо, хотя ему ли было стесняться.
— Знал бы, может, и раньше пришел. Про высшее общество я был уверен сразу же, но вот про все остальное…
Себастьян сделал глоток портвейна. Всем своим видом он демонстрировал спокойствие и уверенность.
— И что же ты думаешь по поводу моих писем? Я знаю, ты читал каждое из них.
Официант принес чашку с чаем, Виктор его поблагодарил, и только потом ответил.
— Горячо.
Он взял в руки чай, делая глоток, смотря на Себастьяна.
— Я уверен, у тебя должны быть вопросы.
— Неужели я вас так сильно задел тогда? Я имею ввиду три года назад.
— Ты меня заинтересовал. Это гораздо ценнее.
— Лицом? — Виктор усмехнулся. — Он привык к тому, что на него смотрели, как на красивую внешность, а потому не удержался от вопроса. — Или дерзостью?