— А сам ты как думаешь?
— Очевидно же, как я думаю сам. — Виктор повел бровью, а потом взял сахар и добавил в чай.
— Ты дерзок и строптив. На одной из недавних репетиций ты был близок к тому, чтобы нанести травму своему сопернику. У тебя есть характер, — спокойно проговорил Эрсан.
— Доминик мне не соперник. Он зарвавшийся взрослый ребенок, который мнит себя звездой. Таких нужно ставить на место. — Виктор пожал плечами. — Кстати, раз уж мы заговорили о премьере. Оплата моего выступления подразумевает под собой секс? Тысяча двести франков в четыре раза превосходит официальную сумму. Я уверен, что это было ваше решение.
— Ты заработал эти деньги. Виктор, я предлагал тебе суммы значительно превышающие уплаченную, и ты отвечал отказом. Секс с тобой стоил бы не менее, чем в десять раз больше.
— А вы не думали, что если бы не предлагали, то может быть не получили отказ? — Люмьер усмехнулся.
Эрсан улыбнулся в ответ.
— Жалование артиста нельзя назвать большим.
— Но и артиста нельзя назвать проституткой. — Виктор качнул головой и добавил: — Согласен, не каждого артиста нельзя.
— Ты верен своим убеждениям. Это хорошо. Я все гадал, поддашься ли ты соблазну.
— Признаюсь, я думал. Но само ощущение продажи собственного тела, да и полное не понимание того, кто стоит за предложением, отталкивали.
— Едва ли тебе бы пришлось сожалеть.
— А что, вы так хороши?
— Хочешь проверить?
Виктор опустил глаза, чуть улыбнувшись.
— Может быть.
Себастьян ответил ему улыбкой.
— Мне нравится твоя музыка.
— Хотите, могу написать что-то сейчас.
Виктор смутился, взглянув на Себастьяна.
— Был бы рад.
— Дайте мне свою руку. Запястьем вверх.
Эрсан положил перед ним левую руку. Виктор оторвал пальцы от чашки, которые хотя бы немного согрелись о теплый фарфоровый бок, и прикоснулся к запястью Себастьяна. Узкая рука Люмьера легла в ладонь Эрсана, в то время как пальцы прикасались к переплетению бирюзовых вен под кожей. Около половины минуты Виктор прикасался к нему, чтобы потом достать из кармана ту самую черную записную книжку и открыть ее с той стороны, откуда мог вырвать лист. Люмьеру пришлось оторваться от Себастьяна, ведь он был правшой, чтобы начать записывать мелодию.
— Талант к музыке — правда, я терпеть не могу слово талант — передался мне от отца. Он был достаточно известным скрипачом в свое время.
— Я слышал о нем когда-то, — произнес Себастьян, касаясь его руки. Прикосновение было кратким, но нежным.
— Он выступал больше на севере Франции, в Нидерландах и Бельгии.
Виктор написал одну строчку, а потом продолжил, остановившись на десяток секунд. Почувствовав прикосновение к своей руке, он поймал пальцы Себастьяна. Люмьер взял его за руку. Холодные пальцы легли в теплые — приятное ощущение контраста.
Когда Виктор закончил, он протянул лист с мелодией, написанной не в стиле венских мастеров, не в стиле французских колоссов музыкальной формы, а так, как писал только он сам. Музыка отличалась, и, как уже было сказано, опережала время. У неё было другое настроение, другой посыл, совершенно другая основа мироздания. В ней чувствовалось уважение к классике, но в то же самое время она была совершенно другой. Как и сам Люмьер.
— Мелодия моя — ноты, но ритм в ней ваш. Пульсация в ваших венах. Это вы, Себастьян, или, можно сказать, это мелодия того, как если бы мы были близки. Пожалуй, даже я нашёл бы эту мелодию аллегорией на вас во мне.
Виктор флиртовал без задней мысли, и чувствовал, что, может быть, приближался к опасной грани.
— Ты мне ее сыграешь? — Эрсан подался вперед так, что Виктор мог почувствовать тепло его дыхания.
— Если представится возможность. — Люмьер улыбнулся, смотря на Себастьяна с лукавством.
— Эта мелодия для скрипки?
— В целом, все можно сыграть на скрипке, но эту было бы интереснее играть в дуэте с фортепиано.
— Я организую музыкальный вечер на следующей неделе. Хотел бы пригласить тебя.
— Я бы не отказался. Но только если вы сыграете её со мной. Как я знаю, вы играете на рояле. Я могу разложить её на две партии, чтобы вам было удобнее, и прислать заранее.
Эрсан наклонился еще ближе и прошептал ему на ухо.
— С удовольствием.
— Мы ведь здесь не одни, — Виктор ответил ему также тихо. Но ничего не сказал против. Люмьер повернул голову, касаясь губами щеки Себастьяна. — Мы могли бы пройтись, где-нибудь до Люксембургского сада, где тихо и малолюдно.
— Почту за честь, — с улыбкой сказал Эрсан.
Они вышли в солнечный и шумный парижский день. Тут и там сновали спешащие куда-то люди, шли пары, мирно беседуя, родители гуляли с детьми и иной раз попадались попрошайки и уличные музыканты.
— Вы ведь не француз, я прав?
Виктор улыбнулся Себастьяну. Они свернули на улицу Ришелье, что вела к набережной Сены.
— Я здесь вырос и работаю на благо Франции. Это дает мне право называться французом, — уклончиво ответил Эрсан. — Тебе нравится Париж?
— Город моего сердца. Впрочем, я не парижанин по рождению, и живу в совсем другом мире, нежели сам Париж, но то, каким я его вижу, когда гуляю один, мне нравится.
Некоторое время они шли молча, а затем Себастьян внезапно спросил:
— У тебя есть любовник?
— Любовник, — произнес Виктор, словно пробуя, как звучало слово. — Нет, — он качнул головой, — любовника нет.
— Значит, ты свободен как ветер?
— Честно говоря, не уверен ни в этом, ни в обратном, — Виктор даже немного помрачнел. Он подошел к каменной скамейке и присел. На той стороне Сены виднелась Консьержери. — Есть человек, но у нас платонические отношения.
Эрсан сел рядом и понимающе кивнул.
— Молодые люди бывают так бессердечны. Я не хочу, чтобы ты печалился.
— Больше всего расстраивает, что большинство людей ведут себя, как дети. Недоговаривают, скрывают, а потом ты не обираешься такого вороха проблем, которые можно было разрешить вот так и сразу.
Виктор прикрыл глаза и подставил лицо солнцу, нежась.
— Ценю людей, которые прямо говорят в лицо, что от тебя хотят, зачем и почему.
— Полностью согласен. К примеру, сейчас я хочу тебя поцеловать.
Пока Виктор не успел возразить на столь смелое замечание, Эрсан приблизился к нему и запечатлел на его губах короткий, но чувственный поцелуй.
Виктор открыл глаза и посмотрел на Себастьяна, а потом спокойно и мягко ему улыбнулся.
— Целуй.
Но после этого подался ближе сам, прикасаясь ко рту Эрсана языком. Себастьян повторил поцелуй, сделав его более долгим и глубоким.
Виктор даже не стал задумываться о том, было ли это «правильно», и должен он был отказаться, или мог согласиться, и состоял ли в отношениях вообще, и преступал ли данное Венсану обещание. Но когда на пятый день, когда вы не сказали друг другу ни фразы, ты узнаешь, что человек, который стал тебе чрезвычайно близок, уходит с места работы, куда ты его привел, и не говорит тебе об этом ни слова, который, как тебе кажется, тебя либо избегает, либо просто больше не хочет видеть, перестаешь задумываться о том, а должен ли ты что-то кому бы то ни было, кроме самого себя.
Виктор придвинулся ближе, без сомнений отвечая Себастьяну, и голова его была совершенно пуста. Ему было приятно осознавать, что ему хотят сделать приятное; его угостили чаем и завели приятный разговор, показали его нужность и даже важность. Это действовало. Это доставляло удовольствие. Особенно, когда тебе начало казаться, что ты не важен и не нужен. Виктор не хотел пользоваться вниманием Себастьяна, ему на самом деле было хорошо рядом с ним в тот день, и он просто не хотел давать никакого обещания, но отказать себе в чуть более близком общении не смог.
Люмьер чувствовал, что этот поцелуй его возбуждал. Он испытал острое желание, резко захватившее его тело, что горячей волной заставило его судорожно вздохнуть. Теперь Виктор не сомневался, что Себастьян был умелым любовником и ничуть не приукрасил себя в своих же письмах — то, как ярко отозвался всего лишь поцелуй, как тело Люмьера отреагировало было правдивее всего.