Эрсан не скрывал своих чувств. Он был нежен и внимателен к Виктору, и каждое его движение словно говорило о том чувстве, которое он описывал в каждом из своих писем. На набережной было пустынно. Лишь изредка можно было заметить вдали одиноко гуляющую фигуру. Себастьян положил танцовщику руку на бедро, и через тонкую ткань тот смог ощутить жар его кожи.
Руки Себастьяна пусть и прикасались к нему, но Эрсан себя вел очень сдержанно и спокойно, не трогая его где бы то ни было. Люмьер, уже едва не теряясь в ощущениях столь горячего поцелуя, от которого впору закружиться голове, нашел ладонь Себастьяна, невесомо прикасающуюся к его бедру и накрыл ей свой пах. Эрсан мог чувствовать, как поразительно скоро и чувственно отозвалось тело Виктора на его ласку.
Отстранившись, он еще некоторое время смотрел на Виктора, как будто изучая каждую его черту. Затем достал из кармана небольшую эмалированную коробку и вытащил оттуда аккуратную карточку из плотной бумаги.
— К сожалению, мне надо идти. Если захочешь приятной компании, здесь указан мой адрес.
Виктор взял карточку в руки и кивнул.
— А музыкальный вечер?
— Буду ждать тебя в четверг в пять вечера. Все необходимые приготовления будут сделаны. Можешь играть все, что захочешь.
Эрсан встал и улыбнулся.
— Был рад встрече, Виктор.
— Взаимно, Себастьян, — Люмьер улыбнулся, — взаимно.
Себастьян кратко склонил голову и затем, развернувшись на каблуках, пошел прочь. На его лице застыло торжествующее выражение. Виктор остался сидеть на скамейке, смотря на карточку в своих руках. А в голове ожила та самая мелодия, которую он безжалостно выбросил из окна поезда. Музыка не оставляла его, но то, что она напомнила о себе сразу же, заставила обернуться к какому-то совсем другому и непонятному чувству, как очарованность сказкой, когда ты ребенок, смутила Люмьера. Но, пока она не становилась живой, исполненной, она никогда не отступала. Виктор подставил лицо солнцу, а внутри него вспыхивал Карфаген, горел и становился пеплом; пал Аскалон и Рим, и древний Вавилон вновь превращался в руины.
В назначенный день музыкального вечера Виктору пришлось отпроситься с работы. Он обратился к мадам Лефевр, но она достаточно скептически отреагировала на то, что Люмьер хотел пропустить репетицию, равно как и месье Жерар. Но, поскольку Виктор обещал явиться, он решил обратиться к самому директору, который в этот день был в благодушном настроении.
— Понимаете, месье Карпеза, меня пригласили как скрипача и пианиста. — Спустя некоторое время после начала разговора, когда директор все же не был настроен отпустить первого солиста, Люмьер решил попробовать объяснить ситуацию по-другому. — Как я понимаю, будет нелестно, если я откажу в подобной чести.
— Не в правилах театра поощрять сторонние занятия артистов, — нахмурился директор. — Кто, собственно, организует вечер? Я могу сделать исключение лишь в особом случае.
— Месье Себастьян Эрсан. Он же лично меня и пригласил. — Виктор внимательно смотрел на директора.
Услышав имя, месье Карпеза лишь поднял бровь и понимающе посмотрел на Виктора.
— Что ж, видимо, в таком случае я не праве мешать. Но это только на один вечер, Люмьер.
— Благодарю вас, — Виктор кивнул. — Всего доброго, месье Карпеза. Прошу прощения за излишнее беспокойство.
Директор сделал жест рукой, показав, что Люмьер может идти и легонько покачал головой.
Виктор заранее спустился и вышел на улицу, чтобы заказать экипаж на обозначенное время, чтобы вовремя прибыть по адресу.
То, как Люмьер собирался, конечно, было несколько взбалмошным и нервным, поскольку он не особенно был готов выступать в чужом доме, где явно должны были собраться не самые последние люди Парижа, но Шарлотта, которая наблюдала за его мучениями, помогла выбрать самую лучшую рубашку и наиболее приличные брюки. Так или иначе, Виктор имел несколько неношенных комплектов одежды.
— Ты словно на свидание готовишься. — Шарлотта поправила ему воротник рубашки.
— Я готовлюсь играть перед светом Парижа. Предпочел бы по улице голым пройтись, нежели предстать перед аристократами в неопрятном виде.
— Как думаешь, а он там будет?
— Откуда же мне знать, насколько благородно его благородие. — Виктор сделал неоднозначное движение плечом.
— Ты так и не скажешь, кто тебя пригласил?
— Кое-кто очень важный, что даже директор, только услышав его имя, меня отпустил. — Люмьер ухмыльнулся.
— Бойся сильных мира сего, Виктор.
— Зачем бояться? Я буду для него играть.
— Только не заиграйся.
Шарлотта напоследок поцеловала его в щеку и отпустила. Люмьер улыбнулся ей и покинул спальню, а потом и театр, чтобы к пяти вечера уже быть на месте.
Музыкальные вечера, которые проводил Себастьян Эрсан в своем элегантном особняке в первом округе Парижа, стремительно вошли в светскую жизнь города и мгновенно стали настоящей сенсацией. Первый подобный вечер состоялся всего полгода назад и имел столь ошеломительный успех, что вскоре они стали проводиться каждую неделю по четвергам. Попасть в музыкальную гостиную можно было лишь по специальному приглашению, высланному накануне и подписанному лично хозяином вечера. Он приглашал к себе только лучших из лучших, что касалось как публики, так и непосредственных участников. Именно поэтому в стенах особняка часто звучали новаторские композиции и пробовались исключительные и необычные формы.
Были на вечерах и свои правила. Все исполнители должны были выступать в специальных масках, скрывающих большую часть лица. Как объяснял Себастьян, это необходимо было для того, чтобы в центре внимания оставалась сама музыка, а не человек. К тому же, чтобы не портить свое впечатление от музыкального произведения, гостям воспрещалось вступать в диалог с музыкантом. Была и другая особенность. В четверг утром каждому гостю доставлялась необычайной красоты бутоньерка, которой надлежало украсить свой вечерний наряд. Все подавалось в шутливой форме, но те, кто однажды пренебрег правилами, более никогда не приглашались.
Подготовка к новому музыкальному вечеру всегда велась тщательным образом. В начале недели размещался заказ на изысканные вина, а повара каждую новую неделю представляли на суд аристократического общества необычные и экзотические закуски. Поговаривали, что на приемах можно было попробовать и наркотические порошки, но очевидцы, если таковые и были, всегда умело хранили молчание. Каждый музыкант проходил тщательный отбор, в процессе которого Эрсан лично беседовал с кандидатами. Участие в вечере щедро вознаграждалось и открывало для исполнителя двери в высший свет.
Люмьер если и был человеком уверенным в себе, то по прибытии в особняк переставал чувствовать эту самую уверенность. Он часто бывал на глазах у высшего света, выступал на музыкальных вечерах в салонах, выступал в качестве танцора на сцене Гарнье, но никогда не соприкасался с сrème de la crème, тем более не представлял на суд свою музыку.
Большинство музыкальных произведений были настолько личными, что пришлось всю дорогу до особняка и несколько предыдущих дней думать о том, что стоило исполнить. Эти вещи не должны были быть слишком личными — это неприемлемо, но при этом он не должен был скрыть всего себя, ибо музыка была его частью.
Виктор нервничал. Сейчас он как раз-таки чувствовал себя не творцом, а обычным человеком, который в угоду тщеславия принял приглашение, и который в это же самое время не на шутку в себе сомневался. Он не был профессиональным музыкантом, был лишь любителем и энтузиастом, и это поумерило его самолюбие и самоуверенность. Когда он оказался в особняке, казалось, дышать стало еще тяжелее.
У двери его встретил привратник в безупречной ливрее.
— Месье Люмьер? — спросил он и, дождавшись утвердительного ответа, пригласил жестом следовать за ним. Виктора отвели в просторную комнату на втором этаже, где уже находились несколько человек. Ему выдали маску и назвали время его выступления. Люмьеру отвели целых двадцать минут.