Но в те часы, когда Виктор занимался музыкой, все остальное не было важным. Он стоял и записывал ноты, наигрывал уже начатый этюд или приступал к сочинению нового. Он закрывал глаза и отдавался музыке, оставаясь с ней наедине. И Люмьер думал, если Венсан Дюплесси любит живопись и отдается ей без остатка так же, как и он сам отдается каждой ноте, то им, определенно, по пути.
В ту ночь художник так и не смог уснуть. Долгими часами он ходил по своей маленькой студии, внимательно рассматривал каждый из сделанных накануне эскизов, ища изъяны и неточности. Его сомнения относительно танцовщика переросли в настоящую тревогу, что тому могли не прийтись по вкусу его рисунки. Что если его обещание было лишь знаком вежливости? Возможно, Виктору постоянно поступали предложения побыть натурщиком для той или иной картины. Если подумать, он мог даже видеть несколько таких полотен, где, вероятно, был изображен Люмьер, или же это все лишь игра воображения?
Ближе к утру Венсан решил, что ему необходимо заняться делом. Схватив чистый пеньковый холст, он методично занялся его подготовкой. Сначала необходимо было проклеить холст. Для этого у него был наготове специальный клеевой раствор. Это позволяло защитить холст от вредного воздействия масляных красок и уплотнить его. Затем просушить, а только потом загрунтовать. Как правило, этот длительный этап позволял ему лучше сконцентрироваться на работе и обдумать то, что он хотел написать в мельчайших деталях. После этого можно было переходить к подготовке и смешиванию красок. Несмотря на то, что краски в тюбиках были изобретены уже более тридцати лет назад, Венсан любил сам процесс.
Два года назад, когда он только покинул родительский кров и снял эту мансарду, он долгими днями бродил по Монмартру в поисках вдохновения. И однажды он набрел на мастерскую одного старого художника, работы которого отличались поразительной красочностью и глубиной. Звали его папаша Лурье. Он был стар, ворчлив и каждый день выпивал по несколько кувшинов вина. У него была своеобразная манера общения. Венсана он называл не иначе как глупый аристократик, но в тоже время именно он преподал ему несколько важных уроков, которые Дюплесси не мог выучить ни из каких книг. Во-первых, художник должен жить своим творчеством. Только оно имеет значение. Если он не может пожертвовать ради своих картин комфортной жизнью в тепле и достатке, то он и не художник вовсе. Во-вторых, необходимо найти какую-то личную драму. Счастливый и довольный художник — посредственный и второсортный оформитель. Его картины могут украшать салоны, но никогда не будут затрагивать душу зрителя. Венсан гадал какую же драму для себя нашел папаша Лурье и решил, что, вероятно, это был его алкоголизм. И, в-третьих, настоящие краски можно только смешивать. Да, краски в тюбиках хороши, если ты привык работать на пленэре, но их часто разбавляют нечестные торговцы. Настоящий цвет можно получить, только если готовить краски самому. Венсан проработал в мастерской у Лурье долгих три месяца. Тот делил с ним хлеб и учил всему, что знал и умел. К сожалению, однажды ночью выпив лишнего, он отошел в мир иной, что положило конец их урокам, но Дюплесси постарался сохранить в памяти каждое его слово.
В отличие от набросков, которые он всегда делал быстро и интуитивно, над самими картинами Дюплесси обычно работал вплоть до нескольких недель. Он не терпел малейшего несовершенства и часто начинал сначала. Критики часто ругали его за то, что в его работах не достает души. Венсан и сам видел это. Несмотря на то, что его техника была на высоком уровне, он никак не мог отдаться полностью своему творчеству.
Весь день он исступленно работал над первой картиной будущей серии — балетным классом. Работа шла хорошо, и он практически забыл о своих страхах. Однако ночью его утомленный и измученный разум вновь одолели сомнения. Вдруг Люмьер не придет? Что если он не так хорош в качестве художника, как надеялся? Несмотря на признание со стороны публики и продажи картин, где-то в глубине души Венсан считал себя лишь сыном герцога, который решил по собственной прихоти поиграть в бедного художника. Когда первые рассветные лучи осветили его мастерскую, художник наконец-то смог забыться беспокойным сном.
Два дня в Опере прошли, как обычно. Репетиции, сплошные репетиции занимали время Люмьера. Далеко не перед всеми операми давали балеты, да и после премьеры оперы «Дон Карлос» ставку сделали именно на нее, нежели на первый акт «Коппелии», который почему-то в следующие два премьерных дня показался администрации лишним. После репетиций, чтобы не сидеть в театре, Люмьер прохаживался по Парижу, забредая в различные лавки: в галантерейных было что поразглядывать, в книжных — что захотеть прочитать, хотя Виктор редко покупал книги, в Опере стихийно образовалась библиотека, где можно было взять что-то интересное; в скобяные лавки он не заходил — не было нужды, но вот в антикварных с любопытством разглядывал побрякушки периода Реставрации, Второй республики. Как правило, дальше последних ста лет вряд ли можно было что-то отыскать.
Он зашел в ателье на улице Жубер, где обычно заказывал себе белоснежные рубашки и брюки. Для пошива верхней одежды — плащей и пальто, он предпочитал места чуть менее бюджетные. Забрав очередную рубашку — коих у него было предостаточно, — Люмьер отправился переодеться обратно в Оперу, чтобы к назначенному времени в самом приличном своем облике предстать перед художником.
Впрочем, прогуливался он не только затем, чтобы забрать одежду, но и прикупить для Шарлотты шоколад, который та уплетала втайне от матушки, отослать матери денег и докупить канифоль для смычка. Время шло к половине первого, но с Венсаном Виктор условился встретиться по написанному на карточке адресу ровно в час дня. Закончив со всеми делами и уже выйдя из театра с окончательным намерением добраться до Монмартра, Люмьер свернул на улицу Галеви.
Идти было совсем не долго — не более получаса, а потому спокойным шагом Виктор направлялся к своей цели. В голове рождались звуки новой мелодии летящей, легкой. Вокруг цвела магнолия, почти сменившаяся цветущей вишней. Весна в Париже была теплой, красочной, солнечной в том году, а потому он был одет в ту самую пресловутую новую белоснежную рубашку и черные брюки, а на шее был тонкий шарф из кашемира — он стоил немало, но это была одна из тех покупок, которым радуешься, даже несмотря на высокую цену, просто по той причине, что это именно то, что ты правда хотел.
Виктор был рад, что его пригласили в качестве натурщика — это было интересно и ново, а потому он согласился, практически не раздумывая. На самом деле, он бы согласился, даже не разыгрывая этот маленький спектакль с рассматриванием эскизов, и дал бы свой ответ с легкостью, потому что ему понравился сам художник — он был мил и стеснителен, и явно сделал над собой немалое усилие, чтобы сделать подобное предложение, и такое отношение Люмьеру было не просто приятно, а вызывало очень трепетные и нежные чувства.
Виктор остановился на несколько минут, практически дойдя до нужного дома, чтобы записать ту музыку, что звучала у него в голове. Это была мелодия для скрипки и фортепиано, такая воздушная, но стремящаяся вперед, кружащаяся, закручивающаяся, а потом взлетающая и падающая. Это были уникальные моменты не просто душевного подъема, а что ни на есть самого настоящего живого вдохновения. Он едва успевал записывать, понимая, что не сможет перестать ее слышать, пока мелодия не будет записана, а потом и вовсе воспроизведена, чтобы он мог услышать ее, когда она оживет под его пальцами.
Люмьер едва не опоздал, опомнившись от записывания, а потому последние несколько минут, прежде чем очутился около двери в квартиру нового знакомого, он бежал, спешил так скоро, что чуть ли не взмок, но поднявшийся ветер приятно его остудил. Виктор ни за что бы не опоздал и не пропустил встречу, ведь он согласился на нее и принял предложение, и было делом чести сдержать свое слово. Он перевел дух и постучался.