Официально строительство собора еще не было закончено, хотя началось еще в XIV веке и продолжалось в несколько этапов в различные временные периоды. Возведение началось в 1344 году, и покровителями собора в те времена были король Карл Люксембургский и архиепископ Арношт из Пардубиц.
Изначально собор планировали возвести как сокровищницу королевских драгоценностей, место для коронаций на престол и фамильный склеп.
Виктора поразил не только экстерьер, который возбудил в нем особые чувства — все то же восхищение прекрасной готикой, — но и интерьер. Прекрасный готический неф с ребристыми сетчатыми сводами переходил в средневековые стрельчатые витражные окна. Трехнефный, он поражал воображение, стоило лишь оказаться внутри. Бюсты монахов, епископов и королей составляли внутреннее убранство наравне с гробницами и статуями других не менее известных личностей. В интерьере нашли свое отражение такие стили как барокко и ренессанс.
Вплоть до самого позднего вечера они гуляли, рассматривая все красоты города. Остановившись на Карловом мосту, закурив дорогой табак, Виктор смотрел на мостовые башни и фонари, и думал, что было бы так здорово сыграть в этом месте на скрипке. Но, увы, такой возможности у него не было. Мелодия была бы немного печальной, отчего-то похожей на ту, которую несколько лет назад он играл на могиле отца. Снег кружился медленно, накрывая кладку моста, история которого уходила глубоко в средневековье.
Мост был заложен королем Карлом IV в 1357 году и строился аж до XV века. Говорят, хотя это скорее местная легенда, нежели правдивая история, что сам король заложил первый камень по совету астрологов в некое точное время. Магическим цифрам придавали особое значение, и из этого следовало, что мост обязательно простоит много веков, если следовать такому правилу.
Виктор долго ходил по мосту, держа Себастьяна под руку, рассматривая скульптуры. Весь день он пытался осознать, что ему исполнилось тридцать лет. Год спустя у его отца уже был ребенок, была любимая жена.
А Виктору начинало казаться, что что-то в его жизни пошло не так. И не то чтобы он хотел семью и детей. Конечно, нет. Но ощущение нереализованности, чахлости, топтания на одном месте его не покидало уже давно. В тот момент, когда он шагал по мосту, оставляя на снегу следы, смотря на желтые фонари вечерней Праги, он ощущал себя чуть более свободным, нежели в особняке Себастьяна. И пусть он был виноват перед ним, ему не хотелось сидеть взаперти, быть лишенным возможности встречаться со своими близкими людьми. В конце концов, он хотел вернуть свою скрипку. Но взглянув на профиль Себастьяна, который с уверенностью смотрел перед собой, Виктор понял, что, попробуй он завести подобный разговор, то в лучшем случае встретит недовольство, а в худшем — очередную вспышку гнева. А потому решил не испытывать судьбу.
Они вернулись ближе к часу ночи, когда город практически опустел. В гостинице было так тихо, что было слышно, как тикали часы. Себастьян спросил Люмьера, хотел бы тот заняться любовью или лечь спать. Виктор выбрал второе.
Уже приняв ванну, пролежав в постели не меньше часа, когда Эрсан уже глубоко заснул, Люмьер сел у окна, раскрыв шторы, плотно закутавшись в постельное покрывало, и стал смотреть на Пражский град, вечной громадой возвышавшийся над городом. Было в этом моменте что-то особенное, даже чуточку волшебное, но Виктор не мог подобрать правильного слова, чтобы его описать. Это можно было только почувствовать.
Через три дня они вернулись обратно в Париж, где его ожидали привычные ежедневные занятия перед зеркалами, музицирование и абсолютно бессмысленная работа по составлению расписания для Себастьяна. Виктор прекрасно знал, что Эрсан подобным образом хотел скорее оправдать его содержание, чтобы Люмьер не чувствовал себя, словно бы на попечении у богатого мужчины, хотя в сущности так оно и было.
Ему предстояло написать музыку еще для нескольких приемов: один по случаю Пасхи, хотя Себастьян совершенно не был религиозен, но этот праздник давно потерял свою истинную суть, а второй был связан с чьим-то юбилеем, что Эрсан, как считал Люмьер, скорее хотел выслужиться перед сильным мира сего, а потому настаивал на партитуре оригинальных вальсов, мазурок и кадрилей. Правда, Виктор не любил писать на заказ, но это более или менее оправдывало его положение в доме и возможность что-то требовать. Ведь если ты что-то хотел, то был обязан дать что-то взамен.
Единственное, что сильнее всего не устраивало Люмьера — это невозможность быть там, где хочется, общаться, с кем хочется, и жить так, как хочется. Он допускал, что Себастьян мог быть прав, что так было лучше и правильнее, но постоянное изучение книг по человеческому мышлению, медицинских трудов в поисках ответов и возможностей для Венсана, стали наталкивать Виктора на мысль, что и с его мышлением что-то пошло не так. Сперва он не особо придавал значения тому, что Себастьян был ко многому нетерпимым, что некоторые обычные слова у него вызывали самые настоящие вспышки гнева, которые влекли за собой насилие. И если в какие-то моменты Люмьер думал, что он это заслужил, в последние недели он стал ставить это под сомнение.
Виктор надеялся, сидя за роялем, играя любимые ноктюрны Шопена, разминая пальцы, что он сможет разобраться в этом и прийти к правильному решению. Если оно, конечно, существовало.
Спустя неделю Венсан вновь сидел в уютной гостиной Себастьяна Эрсана, вот только сам он теперь был другим. С нескрываемой враждебностью осматривая привычную обстановку, Венсан раздумывал, как лучше поступить.
— Зачем вы забрали Виктора? Я знаю, что он у вас, — начал он после долгой паузы, отказываясь от привычного напитка, предложенного слугой.
Себастьян не шелохнулся, воззрев на него взглядом холодных голубых глаз.
— Он мертв, друг мой. Вы сами его убили. Это был несчастный случай.
— Нет! — с неожиданным упорством возразил де ла Круа. — Я знаю, я видел Виктора.
Себастьян сделал жест слуге и тот тут же принес на серебряном подносе флакон с лауданумом и стакан с водой. Взяв флакон в руки Эрсан немного помедлил, а затем вкрадчиво, так, словно говорил с провинившийся ребенком, ответил:
— Как же вы видели Виктора, если он мертв. Он покоиться на Пер-Лашез. Вы сами оплатили его похороны. Неужели вы забыли?
Венсан тупо уставился на него, не веря ни единому его слову.
— Вы сошли с ума! Виктор Люмьер находится сейчас в этом доме.
— Ну-ну, не стоит так волноваться, маркиз. Вы еще недостаточно окрепли после лихорадки. Вам нужно отдохнуть.
Он налил несколько капель в стакан воды и протянул Венсану. Тот отрицательно покачал головой.
— Будьте же хорошим мальчиком, Венсан. Я понимаю, что то, что вы услышали, является большим ударом для вас, но Вам нельзя волноваться. Выпейте, и все встанет на свои места.
Венсан чувствовал, как по его щекам предательски катятся слезы то ли от обиды, то ли от раскаяния. Что если он действительно убил Виктора? Что если он действительно отнял его жизнь? Немного поколебавшись, он принял стакан из рук Себастьяна и, осушив его до дна, обхватил себя руками горько расплакался.
— Он был падшим, — проговорил Эрсан, придвигаясь к Венсану. — Не нужно так переживать.
— Я люблю его больше жизни, — всхлипнул Венсан, чувствуя, как язык становится тяжелым и неповоротливым.
— Вам нужно поспать, я отведу вас.
С трудом заставив Венсана подняться на ноги, он повел его вверх к гостевой спальне, где все уже было готово для сна. Уверенными и почти нежными движениями, Себастьян помог ему раздеваться. Эрсан некоторое время смотрел на него, а затем его губы расплылись в улыбке. Венсан был уже где-то далеко в мире своих грез. Эрсану хотелось ударить его. А лучше всего уничтожить. Убить. Растерзать. В первую очередь, за то, что Венсан любил Виктора. Но еще и за то, что Виктор любил его. Себастьяну даже захотелось засмеяться, ведь в соседней комнате Виктор Люмьер, который ни о чем не знал, спокойно играл своего чертового Шопена.
Очнувшись в кровати, Венсан ощутил тянущую боль во всем теле. Казалось, болела каждая мышца, каждая косточка. Однако более всего болела душа. Эрсан показал ему все. Как только он мог сомневаться в этом человеке? Вместе они ходили на кладбище Пер-Лашез, где он воочию видел могилу Виктора. Аккуратный монумент с вырезанной на нем скрипкой. Он ведь даже сам оплатил похороны. Как он мог забыть?! Виктор не являлся ему во снах. Это было лишь наваждение. Быть может, он просто начал терять рассудок? Быть может, его отец был прав, когда говорил, что его нужно запереть. Он совершил смертный грех, и теперь заслуживает гореть в Аду вечно.