— А что, если, — Антуан обвел присутствующих помутившимся взглядом, — мы могли бы избавиться от скверны этого общества.
— Что ты говоришь, дорогой? — вмешалась Элоиза. Она сидела в одном им кресел и складки ее кремового платья то и дело шуршали, когда она делала новое движение.
— Что, если мы есть меч Господень! — Антуан украдкой посмотрел на Венсана который согласно кивнул. — Если все тщательно спланировать, никто никогда не догадается, что за этим стоим мы.
Де ла Круа плеснул себе в бокал немного вина.
— Мы могли бы стать новыми Богами, — произнес он медленно, словно нараспев.
— Так давайте же выпьем за это!
И все подняли бокалы, обратив взгляды к Венсану.
— Что есть жизнь? — вопросил Антуан, поднимая бокал с вином. Вечер продолжался уже достаточно долго, чтобы все успели опустошить ни одну бутылку.
— Жизнь всего лишь мгновение, — ответил ему Жуль. — Пустышка, если вы понимаете о чем я. — Мы проводим жизнь предаваясь удовольствиям, но ничего не приносим взамен.
Венсан наблюдал за разворачивающимся диалогом полулежа растянувшись на софе. Наркотик только начал отпускать его и он начал подумывать о новой дозе. Белый порошок, разделенный на аккуратные дорожки, лежал на карточном столике с мозаичной крышкой. На нем были изображены виды Италии, и де ла Круа думал о том, что было бы неплохо побывать в этой дивной стране еще раз. К тому же у него был дом, хотя он и считал его издевкой. Его отец мог позволить подарить сыну дом в одном из больших городов, но выбрал небольшую деревушку в сотне километров от Флоренции. Ему еще не приходилось там бывать. Во время свадебного путешествия ему хотелось заехать туда на пару дней, чтобы осмотреться, но он был слишком зол и поглощен жуткими речами, что исходили от голосов.
— А что если отнять жизнь? — вдруг подал голос он. — Это не должно быть так сложно. Если умело спрятать тело и не выбирать жертву из круга знакомых, то убийство может сойти с рук.
Оммер поднял голову и пристально посмотрел на Венсана.
— Хочешь попробовать? — спросил он с улыбкой.
Венсан встал на ноги и прошелся по комнате. Его выражение лица было совершенно непроницательным и нельзя было сказать, о чем он думает в данный момент. Он быстрым движением принял наркотик и засмеялся.
— Мой дорогой друг, я жажду испытать свою судьбу!
Далее события развивались стремительно. Все встали и, накинув на плечи пальто и шубки, поспешили в морозную январскую ночь. Несмотря на то, что весь день шел снег, ясно светила луна. Они шли без определенной цели. Кто-то смеялся, кто-то подшучивал над Венсаном, однако он единственный был настроен серьёзно. В нем горел азарт. Ему хотелось попробовать свои силы. Голоса в голове с ним соглашались. Один из них, который более всего доставал Венсана, постоянно комментировал каждое его действие, каждый шаг. От этого ему все сильнее начинало казаться, что он лишь герой романа и все происходит на страницах какой-нибудь бульварной книжонки.
Револьвер в кармане пальто напоминал о себе своим весом. С момента свадьбы он всегда носил его с собой. На всякий случай. Просто так. Он даже не помнил, как приобрел его. Возможно, это случилось в медовый месяц, когда жена буквально сводила его с ума своими разговорами и жалобами. Так или иначе он стал его талисманом. Он даже ходил с ним по дому, держа его в кармане халата. Однажды отец попытался отнять револьвер, но получил за это жесткий выговор и пару крепких ударов. Более с ним никто не заговаривал об этом. Лишь верная служанка иногда убирала его в ящик стола, опасаясь, что однажды он может навредить себе.
Они шли уже более получаса, но до сих пор так и не повстречали ни единой души. И немудрено, ведь было уже далеко за полночь.
— Давайте вернемся в дом, — предложил Жиль. — Я замерз! К тому же в такую погоду едва ли мы встретим хоть кого-либо.
Венсан поднял руку и жестом приказал ему замолчать.
— Я, кажется, вижу движение впереди.
— Ты что, серьезно хочешь это сделать? — выдохнула Элоиза.
Венсан не ответил и продолжил пристально всматриваться в приближающуюся фигуру. Это был седовласый мужчина, одетый опрятно и в соответствии с модой.
— А у вас кишка тонка? — с издевкой, наконец, произнес он. — Если хотите, то вы можете уйти. Я никого не держу, но если вы уйдете, кто знает, на кого падет выстрел из моего револьвера.
Все в ужасе замерли. Никто больше не улыбался. Все лишь смотрели на Венсана, и в их взглядах читалась полная уверенность в том, что все будет именно так. Господин тем временем поравнялся с ними. Он поднес руку к цилиндру в вежливом жесте и собирался было ускорить шаг, но Венсан встал перед ним. Его глаза пылали.
— Добрый вечер, месье. Хорошая ночь сегодня, не правда ли?
Господин ничего не ответил и лишь продолжил свой путь.
— Прекрасная ночь, чтобы умереть!
Венсан наставил на него револьвер, но Антуан выбил у него его из рук.
— Де ла Круа, ты сошел с ума! — прошипел он, с ужасом глядя на Венсана.
Господин, опомнившись, бросился бежать, покрывая всех присутствующих звонкими ругательствами.
Венсан оглядел своих друзей и величаво подняв голову, произнес:
— Один выстрел — его бы не стало. Мы бы спрятали тело, и никто никогда не догадался бы, что это были мы. Но вы — жалкие трусы. Вы не способны даже на то, чтобы не мешать мне. В следующий раз мне повезет. Я знаю это. И ни один из вас мне не помешает.
Они двинулись дальше. Молча. Никто не осмеливался нарушить тишину. Венсан шел впереди, словно предводитель вел свое небольшое войско на решающую битву. Они заметили еще одну фигуру вдалеке, свернув на небольшую узкую улочку. На этот раз это был бедняк. Бедная душа еще не знала, что ей остается жить считанные секунды. Как только он подошел достаточно близко, Венсан приказал своей группе остановится. Мужчина, видимо почувствовав неладное, ускорил шаг. Ему было около тридцати. Одет он был в худое пальто с проплешинами. На его простом, ничем не примечательном лице отразился страх, когда он встретился взглядом с де ла Круа.
— Старый Бог умер. Теперь я ваш новый Бог, — произнес Венсан торжественно и даже театрально, а затем нажал на курок.
Выстрел прозвучал в ночной тишине Парижа, и всем показалось, словно это был раскат грома — как если бы великий греческий громовержец обрушил свой праведный гнев на человека. Элоиза вздрогнула и вскрикнула, а остальные же в молчаливом ужасе взирали на то, что только что произошло. Одно — говорить об убийстве, но другое — совершить его.
Виктор стоял впереди всех, смотря на Венсана с непроницаемым выражением лица. Только в прозрачных глазах Люмьера читалась если не жалость, то сожаление. Он сделал несколько шагов вперед, не отводя взгляда.
— Ты возомнил себя Богом, Венсан. Ты не Бог.
— Но ты им был, — коротко ответил Венсан. — А я убил тебя.
— И для этого ты меня убил? Ты убил меня для того, чтобы стать Богом? — Люмьер закричал на него. Он никогда прежде не кричал на Венсана.
— Мы не могли быть Богами вместе, — рыдая, ответил Венсан. — Кто-то должен был умереть. Я любил тебя больше всего на свете, но миру был нужен новый Бог.
Виктор замолчал, все еще глядя на него с сожалением. А потом тихо сказал:
— Прощай, Венсан. Теперь навсегда.
— Прощай, — только и сорвалось с губ Венсана, и слезы хлынули потоком из его глаз.
Виктор то ли растворился в тенях, то ли в неясном свете луны, который едва попадал в переулок между домами на улице Морер.
Первым очнулся Жиль.
— Уходим. Уходим отсюда сейчас же. — Он подошел к Венсану, поднимая его за плечи. — У меня дом около Нотр-Дам де ля Солетт. Здесь оставаться нельзя. Идем же!
Венсан с трудом поднялся на ноги и послушно последовал за приятелем.
— Теперь я новый Бог, — повторял он. — Теперь я — Бог.
В тот день в церкви Сен-Сюльпис били вовсе не свадебные колокола. Казалось, сам Париж скорбел по усопшей. С самого утра шел сильный снег и дул холодный северный ветер. Процессия, облаченная в черные одежды, покинула особняк де ла Круа в Сен-Жермен ровно в девять утра. Лица каждого в процессии выражали глубокую боль, но иногда на чьем-то лице проскальзывало и облегчение. Адель де ла Круа прожила короткую жизнь, полную боли и страданий. Она была красива словно ангел, в муках давая жизнь дитя. Мальчик, появившийся на свет при столь ужасных обстоятельствах, был крепок и здоров. Его решили наречь Аньелем, как агнеца божьего. Его рождение стало отрадой для семьи де ла Круа, скорбящей не об одной, а о двух жизнях.