Я посмотрел на Квинна, моего братишку, моего ученика.
Он был создан монстрами, которых ненавидел и привык прятать от них слезы.
То, что сделала Мона, было абсолютно предсказуемо. Я лег на кровать рядом с ней, приподнял ладонями ее голову, заглянул в глаза. Она тут же затихла.
— Что за дьявольщина с тобой происходит? — требовательно спросил я.
Пауза, встревожившая меня, как готовая обрушиться лавина.
— Нет, ничего, — ответила она, — если тебе удобно представить это так.
— Ради бога, Лестат, — взмолился Квинн, — Не будь с ней жесток. Ты же наверняка знаешь, через что ей пришлось пройти.
— Я не собираюсь быть жестоким, — заметил я.
(Кто жестокий? Я?)
Я продолжал внимательно смотреть на нее.
— Ты меня боишься? — спросил я.
— Нет, — ответила она, нахмурив брови. Кровавые слезы побежали по ее щекам. — Просто я хорошо понимаю, что должна была умереть.
— Тогда спой реквием, — предложил я. — Погоди, сейчас я подберу слова. "О, этот жар иссушит мозг, а храбрость вся пройдет от слез, а я сама сойду с ума".
Она рассмеялась.
— Так то лучше, детка. Я твой создатель. Прими то, что случилось.
— Я так долго знала, что должна умереть. Господи, когда я думаю об этом, оказывается, что это единственное, что я знала! Я должна была умереть, — ее слова потекли спокойным потоком. — Окружавшие меня люди постепенно привыкли к этому. Иногда они проговаривались. Они говорили: "Из тебя бы вышла настоящая красавица. Мы будем помнить об этом". Умирание стало единственной моей темой. Я научилась обманывать и пыталась придумать, как лучше донести правду до близких. Я считала, что расстрою их. Это тянулось годы.
— Продолжай, — сказал я. Мне нравилась та легкость, с которой она доверялась мне, ее открытость.
— Какое-то время я еще могла наслаждаться музыкой, шоколадом. Ну, ты знаешь, всякими вещичками, вроде сорочек с кружевом. И я могла мечтать о ребенке, моем потерянном ребенке. А потом я уже не могла есть. А музыка только делала меня беспокойной. Я продолжала видеть людей, которых на самом деле не было. Я думала, что, может, у меня никогда и не было этого ребенка. Я так быстро потеряла Морриган. Но я бы тогда не умирала, если бы не родила Морриган. Я видела призраков…
— Дядю Джулиана? — спросил я.
Она поколебалась, потом произнесла:
— Нет, Дядя Джулиан приходил ко мне, но давным-давно и только во сне, когда хотел, чтобы я что-нибудь сделала. Дядя Джулиан пребывает в Свете. Он не возвращается на землю без серьезной причины.
(Осторожная подавленная дрожь)
Она продолжила, ее новая сущность добавляла словам музыкальности:
— Те призраки, которых я видела, принадлежали уже умершим людям, вроде моего отца или матери, которые ожидали меня. Но было еще не время, так говорил отец Кевин. Он очень сильный колдун. Но он не знал, пока не вернулся домой, на Юг. Он пошел в церковь Усыпления св. Марии, когда там было темно, если не считать света свечей. Он лег на могильную плиту, растянувшись во весь рост. Ты знаешь.
(Болезненный отклик. Я знаю).
— Он раскинул руки. Он представлял Христа на кресте, представлял, как целует кровоточащие раны Христа.
— А ты, когда тебе было больно, молилась?
— Не очень, — сказала она. — Это бы выглядело, как если бы молящийся требовал полной определенности. Но последний год я была не готова к определенности.
— Ах да, понимаю, — сказал я. — Продолжай.
— Происходили всякие вещи. Люди хотели, чтобы я умерла. Что-то случилось. Кое-кто… Они хотели, чтобы для меня уже все закончилось.
— Ты хотела через это пройти?
Она ответила не сразу. Потом сказала:
— Я хотела этого избежать. Но когда кое-кто, кое-кто… Мои мысли стали…
— Стали?
— Стали примитивными.
— Нет, нет, не так, — настаивал я.
— Как выйти из комнаты. Как спуститься по лестнице. Как попасть в лимузин, как достать цветы, как добраться до Квинна.
— Я понимаю. Поэтично. Специфично. Но не примитивно.
— Цель, облагороженная поэзией. Может быть, — сказала она. — "И вот пришла она в венке из диких трав". Так я и сделала.
— Так и есть, — согласился я. — Но до того как ты смогла это сделать, ты собиралась сказать что-то. О кое-ком.
Тишина.
— Потом пришла Ровен, — сказала она. Ты не знаешь мою родственницу Ровен.
(Я не знаю?)
Всполох боли в ее сияющих глазах.
— Хорошо, да, пришла Ровен, — сказала она. — У Ровен была сила, чтобы…
— О ком она больше думала, когда хотела тебя убить: о тебе или о себе?
Она улыбнулась.
— Я не знаю. Скорее всего, она и сама не знала.
— Но она поняла, что ты знаешь, зачем она пришла и не применила свою силу.
— Я сказала ей. Я сказала: "Ровен, ты пугаешь меня! Прекрати! Мне страшно! И она расплакалась. Или это была я? Наверное, это я расплакалась. Это был кто-то из нас. Я так испугалась!
— И поэтому ты убежала.
— Да, убежала. Конечно же, убежала.
— "Она меж тем обрывки песен пела".
Она снова улыбнулась. Расскажет ли она о женщине-ребенке? Она лежала очень тихо.
Я чувствовал тревогу Квинна и его любовь к ней. Все это время он не убирал руки с ее плеча.
— Я не умираю, — сказала она удивленно. — Я здесь.
— Нет, не так, — поправил я. — Все кончено.
— Мне нужно вернуться в прошлое и вспомнить, какие у меня были желания.
— Нет. Не нужно. Это смертный разговор. Теперь ты — Мона, рожденная для тьмы.
Я пытался осторожно донести до нее это, наблюдая, как улыбка то появляется на ее губах, то пропадает. Бледные веснушки усеивали ее лицо, мягко сияла безупречная кожа.
— Вот так. Позволь своим глазам насладиться тем, что ты видишь. Больше цветов для тебя, ощущений, о которых ты не могла и мечтать. Темная кровь — чудесный учитель. Ты дрожишь, потому что думаешь, что боль вернется. Но тебе больше не почувствовать той боли даже, если ты захочешь. Перестань дрожать. Я не шучу. Прекрати.
— Что ты хочешь, — спросила она, — чтобы я покорилась тебе или крови?
Я тихонько рассмеялся.
— Почему-то женщины всегда удивляют меня, — сказал я. — Мужчины нет. Думаю, я вообще недооценивал женщин. Это меня расстраивает. Они так милы, будто не из этого мира.
Она откровенно рассмеялась.
— Что ты подразумеваешь под "не из этого мира"?
— Имя вам — Великая тайна, моя сладкая.
— Впечатляюще, — сказала она. — Хорошо. Тогда подумай об Адаме из Библии. Я имею в виду того парня, жалкую тряпку всех времен, который пожаловался Всемогущему богу, Создателю, Яхве, сотворившему звезды: "Она сказала мне съесть яблоко!" Да, я хотела сказать, что этот несчастный сотворенный из грязи мужчина, не более чем бесхребетное, безнадежное ничтожество! Вот, что есть настоящий грех! Вот начало падения!
— Все так, но, когда ты видишь прекрасную женщину, вроде тебя, с твоими зелеными глазами, в такой приятной близости, прелестный голосок произносит умные слова, в то время как на тебе не надето ни нитки, а ты смотришь на меня с таким выражением, будто знаешь все тайны Мироздания, то невольно начинаешь чувствовать себя в шкуре Адама.
Его замешательство было простительным. На лицо смягчающие обстоятельства. Бедняжка мог бы сказать в свое оправдание следующее: "Это абсолютно непостижимое, не от мира сего, странное, сверх всякой меры соблазнительное существо, которое ты сотворил из моего ребра, сказало мне: "Съешь это яблоко!" Что скажешь на это?
Квинн невольно рассмеялся. Он наслаждался обладанием. Как мной, так и ею, лежащей на кровати. Это было так мило — его смех. Я вновь сосредоточился на Моне. Довольно о саде Эдема. (И довольно о том, что недавно произошло у парадного выхода между мной и кем-то, о ком мне не следовало и мечтать).
К дьяволу!
На этой постели было чертовски много цветов! Она терпеливо ждала, обнаженные груди едва не касались меня, рыжие волосы запутались в розах. Она просто смотрела на меня, не сводя зеленых глаз, ее губы — такие соблазнительные, нежные. Сверхъестественное создание. А я знал самых чудесных из них. Что на меня нашло? Лучшее, что мне остается, сделать вид, что не случилось ничего дурного.