Квинн присел напротив него. Он смотрел на Михаэля. А затем и Мона быстро пристроилась рядом с Квинном. Итак, они разместились.
Я стоял и обнимал Ровен. Где было мое вожделение? Непреодолимое волнение крови, властно требующей познать, попробовать, прочувствовать, овладеть, убить, предаться любви? Во мне бушевала неугомонная буря. Но я же очень сильный. Что есть, то есть, ведь так?
Но когда кого-то любишь так, как я любил Ровен, то не стремишься причинить боль. Примитивные потребности моего существа отступили, утихнув. Рассеялись, устыдившись, моей способность понимать это, знать, и найти для этого место в моей расчетливой душе.
Я приподнял ее лицо, мой палец вжался ей в щеку, жест, который примени его ко мне, я бы не вынес, но я был осторожен и приготовился отпрянуть, продемонстрируй она хотя бы малейшее неудовольствие. Она же только смотрела на меня с затуманенным осознанием. И вся ее плоть льнула ко мне, а рука на моем плече тепло обвила мою шею.
— Итак, — произнесла она восхитительным хрипловатым голосом, этим своим чарующим голосом, — Мы, Мэйфейры, в своем узком семейном кругу становимся хранителями еще одного священного секрета, еще одно племя бессмертных пожаловало к нам.
Легко, неуловимо она выскользнула из моих объятий, незаметно поцеловав мою руку, подошла к Михаэлю, сжала ему плечи ладонями и взглянула через стол на Мону.
— И вот каким-то образом подошел к концу мой гнозис, — она продолжила: — И теперь естественно… да, конечно же, я встану на защиту открывшейся нам правды, а также вернусь в мир, который я создала и который так во мне нуждается.
— Детка, ты вернулась, — прошептал Михаэль.
Я просто обожал его.
А когда наши глаза встретились, я понял, что она совершенно признала меня, была исполнена уважения ко мне и так глубоко понимала мою жертву, что в головокружительной тишине я не мог подобрать слов.
Так буквенные строчки воспаряют над реальностью, одухотворенные поэтическим вдохновением. Вся ты прекрасна, любимая моя, грозна, как полки со знаменами. Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня. Запертый сад — сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник.
Глава 16
Почему я так сильно любил ее? Уверен, читатель этих строк задается вопросом: что же в ней было, что вызывало во мне такую любовь?
Что же отличало ее от прочих, почему ты так ее любил? Как ты, любовник мужчин и женщин, вампир, погубитель невинных душ, оказался способным на такую любовь? Ты, средоточие легко воспламеняемой страсти, ты, дефилирующий из века в век во всеоружии своего убийственного обаяния, — за что ты любил ее?
Что я могу ответить? Я не знал ее возраста. Поэтому в моей книге о нем нет ни слова. Не могу сказать, какие у нее были волосы, кроме того, что они были коротко подстрижены и завиты на кончиках, на ее гладком лице не появилось и намека на морщины, а ее фигура была мальчишеской.
Но имеют ли смысл перед лицом ясной любви детали? Сами по себе они ничего не значат. Впрочем, если допустить, что женщины такой силы умеют по собственной воле придавать особое значение своим чертам, изгибу бровей, осанке, манере двигаться, даже тому, как падают на скулы волосы, длине шагов и их звуку, то детали, возможно, значат все.
Рядом с огненной рыжеволосой Моной, она, скорее, напоминала пепел. Женщина нарисованная углем, с лишенным сексуальности, пронзительным взглядом, душой, настолько огромной, что, казалось, она проявляла себя в каждом штришке ее облика и готовилась излиться в бесконечность. В сравнении с ее знанием мира познания всех тех, кого она встречала и еще встретит, казались незначительными.
Только вообразите себе ее одиночество.
Она не беседовала с людьми. Она просто не разговаривала с ними. Одному Богу известно, сколько она спасла жизней. И только она знала, скольких она убила. В Медицинском Центре Мэйфейров она только еще начала воплощать свои грандиозные мечты. Это был колоссальный и безостановочный конвейер исцеления. Но в действительности ее вдохновляли еще находившиеся на стадии исследования проекты, которым она отдавала состояние, знания, пронизывающее как рентгеновский луч видение, нервы и всю свою энергию.
Что могло подвести эту исполинскую личность, которая, невзирая на трагедию и наследственность, нашла для себя персональную цель? Ее рассудок. Время от времени она предавалась безумию, как будто оно было неким дурманящим напитком. И когда в умственном расслаблении она ускользала от своих великих идей, упиваясь воспоминаниями и чувством вины, когда искажались пропорции действительности и затихали осуждающие голоса, тогда, бормоча, она признавалась себе в тщетности надежд и строила бессвязные планы побега, который поможет ей навсегда избавиться от всех предвкушений.
И в эти чудесные моменты она обретала рассудок и, находясь в молитвенном состоянии, увидела меня, как Демона, пришедшего, чтобы вернувшего ее обратно.
Для нее я был тем, кто соединил два мира. И ее время пришло.
Кровавое дитя. Она вожделела меня. Именно за то, кем я на самом деле являлся, — вот в чем суть, за все то, что она почувствовала, когда мы трижды встречались. За то, что теперь она знала, что это правда, благодаря моему заявлению и потому что она и сама это понимала.
Она хотела меня всего. Это было желание, питаемое ее талантами, бывшими ее сутью и исключавшими ее любовь к Михаэлю. Я знал это. Как я мог этого не знать? Но она не собиралась уступать Ее воля? Была железной. Можно ли спутать с железом древесный уголь?
Глава 17
— Вы никому не откроете этот секрет, — сказала Мона.
Ее голос дрожал. Она крепко держалась за руку Квинна.
— Если вы его сохраните, то со временем я смогу всех навещать. Я имею в виду других членов семьи. Я буду понемногу узнавать о каждом из них. Так же, как Квинн знает обо всех на ферме Блэквуд. И у меня будет время, которое мне потребуется для отсутствия. Что ты хотела сказать, когда назвала меня "Кровавое дитя"?
Ровен посмотрела на нее через круглый стол. Потом с неожиданным раздражением стянула толстую пурпурную одежду и шагнула из нее, как из половинок ракушки. Напряженная фигура в белой хлопковой сорочке без рукавов.
— Давайте выйдем отсюда. — Ее глубокий мягкий голос зазвучал увереннее. Она чуть наклонила голову. — Пойдемте туда, где захоронены другие. Там Стирлинг. Я всегда любила то место. Давайте поговорим в саду.
Она направилась вперед, и только тогда я заметил, что она босая. Край ее сорочки заскользил по полу.
Михаэль поднялся из-за стола и направился за ней. Казалось, он избегает смотреть нам в глаза. Он догнал Ровен и приобнял ее. Мона тут же последовала за ними. Мы прошли через классическую буфетную комнату со шкафами, за длинными стеклами которых грудились изделия из красочного фарфора, потом проследовали через современную кухню, миновали французские двери, спустились по крашеным ступеням и вышли в выложенный камнями просторный внутренний двор.
Перед нами раскинулся огромный восьмиугольный бассейн, за ним горделиво возвышались кабинки. Протяженные известняковые балюстрады окаймляли садовые участки, взрывавшиеся тропическими растениями, а воздух неожиданно заблагоухал ночным жасмином. Слева с массивных изогнутых веток на нас пролился дождь. Громко пели цикады в гуще деревьев. Автомобильный шум мира извне до нас не доходил. Сам местный воздух казался благословенным.
Мона вздохнула, улыбнулась, встряхнула волосами и, быстро что-то бормоча, как колибри с трепещущими крыльями, нырнула в ждущие объятия Квинна.
— Тут все по-прежнему, так чудесно, даже еще лучше, чем в моих воспоминаниях. Ничего не изменилось.
Ровен остановилась, взглянув на проплывающие облака, словно хотела дать Моне время привыкнуть.